— Нет.
— Вот и славненько. Невропатолог вчера к вам не приходила?
— Нет.
— Значит, сегодня точно придет. Я там еще назначила вам консультацию терапевта. Пусть посмотрит. Да вы сядьте или лягте, мы не на параде, стоять не обязательно.
Данилов сел на кровать.
— А где ваш третий, то есть четвертый? — Безменцева указала рукой на кровать Славы.
— Не знаю, — пожал плечами Данилов. — Скажите, Тамара Александровна, а в чем, собственно, будет заключаться мое лечение? И какие препараты, кстати говоря, я получаю?
— Получаете вы, Владимир Александрович, зипрексу и пиразидол, — ответила Безменцева и не удержалась от колкости, — если, конечно, вам что-то говорят эти названия, ведь вы, насколько мне известно, от психиатрии далеки?
— Далек, — подтвердил Данилов. — Но это не лишает меня права получать информацию о проводимом мне лечении.
— Конечно-конечно! — Безменцева засунула руки в карманы халата, «жест лжеца», отметил в уме Данилов. — Вы вправе интересоваться.
— Вот я и интересуюсь перспективами. — Данилов почувствовал жжение в висках и затылке. — Что вы планируете со мной делать и насколько мне нужно лечиться именно здесь, в стационаре?
— Давайте договоримся так. — Безменцева присела на кровать рядом с Даниловым и посмотрела ему в глаза. — Я не склонна ежедневно обсуждать эту тему. Это раз. Вы будете находиться у нас столько, сколько потребуется. Это два. Здесь вы под присмотром, пусть и под постоянным наблюдением, но все же… Это прежде всего в ваших собственных интересах, поэтому давайте не будем больше насчет того, насколько обосновано ваше пребывание в стационаре. Вы же помните, при каких обстоятельствах вы здесь оказались…
— Честно говоря — помню смутно.
— Но тем не менее… Поэтому давайте будем благоразумны.
Безменцева встала, одернула на себе немного тесноватый халат и спросила:
— Так мы будем благоразумны?
— В рамках допустимого, — ответил Данилов.
— Хотя бы так… Я разговаривала с вашей женой, она тоже считает, что вам лучше некоторое время побыть у нас.
В записке, приложенной к передаче (два пакета пряников и полкило карамелек), Елена написала: «Все страшное позади. У тебя все будет хорошо!» Не «у нас все будет хорошо» и не просто «все будет хорошо», а «у тебя все будет хорошо!». Фраза наводила на размышления, но Данилов предпочел не грузиться раньше времени — сначала надо выйти из больницы, оценить обстановку и только тогда делать выводы.
А если честно, то не хотелось ни выводов, ни оценки обстановки… Хотелось куда-нибудь в лес, чтобы избушка на опушке, при ней банька и никого народу на десять километров вокруг. Ну, может быть, Полянский. Он хоть и зануда, но свой человек, не напрягающий. Зануда, но не морализатор и тем более не ханжа. Короче говоря — человек, приятный во всех отношениях. Кто знает — не улети он отдыхать в Египет, может, и не пришлось бы сейчас валяться на койке в дурдоме.
Доктор Данилов в дурдоме! Охренеть можно! Скажи кому — так ведь не поверят. Нет, некоторые, такие как доктор Лондарь, бывший коллега со «скорой помощи» (поменьше бы таких коллег), поверят сразу, да еще и примутся злорадствовать. Сволочи!
В дверях Безменцева столкнулась со Славиком.
— Где это вы пропадаете? — нахмурилась она.
— В туалете. — Славик потупил взор и слегка покраснел.
— Понос?
— Нет, наоборот… запор.
— Я выпишу вам слабительное. — Безменцева обернулась к Юре. — А вам сейчас сделают укол. Ну, до завтра.
«Странно тут как-то», — подумал Данилов, в представлении которого обход палатного врача был несколько иным. Более доскональным, что ли. С непременным измерением давления, оценкой пульса, выслушивания легких, пальпацией живота… Хотя не исключено, что в психиатрии свои правила — вон Тамара Александровна даже фонендоскоп с собой не таскает, не говоря уже о тонометре. Но как бы то ни было, краткую беседу со Славиком на пороге никак нельзя считать обходом.
Спустя пять минут в палате появилась медсестра со шприцем наизготовку.
— Спиридонов? — спросила она с порога.
— Я! — откликнулся Юра, одновременно переворачиваясь со спины на живот.
— Готовь место.
— Уже готово…
Ваткой, зажатой в левой руке, медсестра протерла место укола и с небольшого размаху всадила шприц и надавила большим пальцем на поршень.
Юра ойкнул.
— Спокойной ночи! — усмехнулась медсестра, извлекая шприц.
— А почему у вас на окнах нет занавесок? — спросил Данилов.
— Чтобы на них больные не вешались, — ответила медсестра и ушла.
— Ты еще спроси — почему в каждой палате чайника нет, — поддел Юра.
— Действительно, — подыграл Данилов. — Как же нам без чайника? Неплохо бы еще микроволновку, холодильник, плазму полтора метра в диагонали и кондиционер…
— Слушай, ты как думаешь, — заворачиваясь в одеяло, спросил Юра, — а Мишу к нам вернут или его с концами увели?
— По идее должны перевести в другую палату, — успокоил Данилов.
— Хорошо бы, а то я рядом с ним заснуть не смогу. А ну как ночью проснется и набросится…
— А куда Миша делся? — поинтересовался Славик, пропустивший все интересное.
— Ушел лечиться, — ответил Данилов, не желая вдаваться в подробности.
Славик полностью удовлетворился ответом.
Вечером, дождавшись, когда телевизор, стоящий в холле около сдвоенного сестринского поста, выключат и немногочисленные телезрители разойдутся по палатам, Данилов попросил у постовых сестер разрешения позвонить домой.
— А вам лечащий врач разрешила? — строго спросила более молодая из медсестер.
— Таня, это медик, — сказала медсестра, приходившая делать укол Юре. — Звоните, только недолго…
— И не на мобильный, — сказал Данилов.
Было противно выпрашивать доступ к телефону. Даже не противно, а брезгливо, словно наступил ногой в дерьмо. Но таковы были правила игры, и если не можешь их изменить, то должен подчиниться. Пока еще благоразумие брало верх над раздражением, и не исключено, что происходило это благодаря принимаемым таблеткам. Правда, от них же появилась сонливость, но не депрессивная, угнетающая своим бездействием, и не умиротворяющая, а какая-то равнодушная, потусторонняя.
Он снял трубку, потыкал пальцем в кнопочки (молодая медсестра проследила за тем, какой номер набирается — городской или мобильный) и обнаружил, что забыл две последние цифры. Вернее, не сами цифры, а их последовательность. То ли восемьдесят два, то ли двадцать восемь.
«Вот так и становятся дураками, Вольдемар, — подумал Данилов. — Сначала депрессия, потом провалы в памяти, затем привыкание к нейролептикам и „транкам“[10], и так далее… Ну а когда лечащий врач покажется тебе милой, доброй, участливой и даже соблазнительной, то тут уже все. Финиш».
Помедлив с полминуты, Данилов наугад набрал двадцать восемь и угадал.
— Привет, это я.
— Здравствуй, Вова. Как ты там?
— Нормально. Скучно только.
— Я послезавтра приеду, привезу тебе чистое белье и заберу грязное. Из еды что-то надо?
— Если пряников только. Да, не забудь про зубную щетку и пасту.
— Не забуду. Я позвонила на кафедру и в клуб, сказала, что ты госпитализирован с гипертоническим кризом. Пришлось залезть в твою телефонную книжку.
— Спасибо. Ты не поговорила бы с врачами по поводу моего пребывания?..
— Я уже поговорила, — перебила Елена. — Мы сошлись на том, что ни домой, ни на работу тебе торопиться не стоит. Всему свое время.
— Да, всему свое время, — подтвердил Данилов, укоряя себя за то, что вообще стал сегодня звонить Елене. — Пока.
— Пока.
Данилов поблагодарил сестер, никак не отреагировавших на его «спасибо», и вернулся в палату. Соседи уже спали, Мишина койка пустовала. Данилов подумал о том, какую сложную гамму чувств, больше похожую на шок, испытает Юра, если завтра утром увидит на соседней койке Мишу. Хотя нет, не увидит — постельное белье унесли, а значит, койка готова к приему нового «жильца». Интересно, кем он окажется?
Луна, висевшая в небе, освещала палату не хуже лампочки. Говорят, фазы Луны влияют на психическое состояние человека… Это верно — на «скорой» каждое полнолуние нагрузка ощутимо увеличивалась… Или просто так казалось? Человеческое мышление устроено очень интересно — желаемое выдается за действительное на каждом шагу.
Данилов подумал о том, что делает сейчас его лечащий врач. Наверное, спит дома, в уюте и комфорте, во всяком случае с занавесями на окнах… Странно — в корпусе, часть которого видна из окна, на всех окнах есть жалюзи. Почему тогда здесь их нет? Странно. И ответ у медсестры был дурацкий — на хлипком обычном карнизе повеситься невозможно. Да и потом — если уж так приспичило покончить с собой, то можно разбить оконное стекло и зарезаться осколком. Решетка тут не помеха — проемы у нее достаточные для этой цели.
