увидели издали граждане и союзники – суда бросили якорь в Тарраконской гавани. Высадив солдат, Сципион отправился к брату; отныне они вели войну, согласуя свои решения и план действий.
11) Фабий и Минуций. Сражение под Гереонием
В Риме тем временем росло раздражение стратегией, выбранной в войне с карфагенянами Фабием Максимом. Два обстоятельства еще увеличили нелюбовь к диктатору. О первом постарался коварный Ганнибал: когда перебежчики показали ему усадьбу диктатора, он все вокруг выжег дотла, а усадьбу Фабия приказал не трогать, чтобы это наводило на мысль о каком-то тайном сговоре. Второй причиной стала победа, одержанная в отсутствии диктатора его начальником конницы.
Ганнибал стоял тогда лагерем под стенами Гереония; город этот он взял и спалил, оставив лишь несколько построек под амбары. Две трети войска он отправил за провиантом, а с третьей – ее он держал наготове – остался на стоянке, чтобы и охранять лагерь, и наблюдать, не нападут ли на фуражиров.
Римское войско под командой Минуция размещалось неподалеку. Заметив, что неприятельские фуражиры разбрелись по широкому полю, Минуций выслал против них конницу и легко вооруженных солдат. Развернулось беспорядочное сражение, в котором пало 6 тысяч карфагенян и 5 тысяч римлян. Ганнибал не осмелился выступить против нападавших: так мало с ним было в тот момент солдат, и он вряд ли отбился бы от врага, напади тот на лагерь. Хотя потери были почти одинаковы, в Рим пришел пустой слух о большой победе и письмо с еще более пустой похвальбой начальника конницы. Римляне радовались нежданному успеху и досадовали на Фабия, который, как им казалось, своей неумеренной осторожностью затягивал войну, позволяя врагам опустошать и грабить римские владения. Враги диктатора поспешили воспользоваться царящим раздражением и внесли неожиданное и противное римским обычаям предложение: уравнять в правах начальника конницы и диктатора
На рассвете созвано было народное собрание. Люди терпеть не могли диктатора и были расположены к начальнику конницы, но не осмеливались предложить то, что было угодно толпе. Недоставало влиятельного человека, который взял бы это на себя. Нашелся только один оратор, высказавшийся за предложение об уравнении власти – Гай Теренций Варрон, претор прошлого года. Был он, пишет Тит Ливий, происхождения не то что скромного, но просто подлого: отец Гая был мясником, он сам разносил свой товар, и сын прислуживал ему в этом рабском занятии. Тем не менее, благодаря своему честолюбию и природному красноречию, он сумел выбиться во влиятельные народные вожаки. Искусно раздувая в своей речи ненависть народа к Фабию, Теренций добился утверждения сенатского постановления об уравнении власти начальника конницы и власти диктатора.
При первой же встрече с Фабием Минуций заявил, что надо установить, как им двоим пользоваться равной властью, и предложил чередовать власть по дням или, если угодно, по большим промежуткам времени. В случае битвы, говорил он, надо оказаться равным врагу силами, а не только замыслами. Фабий решительно не согласился, так как понимал, что у его сотоварища все будет делаться не по расчету, а наудачу. Диктатор заявил, что власть у него не отнята, она только разделена с другим; и сам он, по своей воле никогда не откажется добровольно от командования своей частью войска. Так Фабий добился, чтобы легионы были поделены между ним и Минуцием так же, как делят их между консулами: I и IV командовал Минуций, II и III – Фабий. Поровну поделили также конницу, вспомогательные отряды союзников и латинов. И лагерь начальник конницы пожелал иметь отдельный.
Больше всех радовался такому повороту событий Ганнибал. Он полагал, что с Минуцием у него получится то, что не вышло с Фабием – навязать римлянам сражение. Между лагерем Минуция и лагерем карфагенян располагался холм: занявший его оставлял противника на худшей позиции. Поле между лагерями на первый взгляд не годилось для засад – здесь не росло ни дерева, ни даже кустика; но в действительности, как убедился Ганнибал, в изгибах долины скрывались глубокие расселины, в любой из которых могло поместиться значительное число солдат. В этих укромных местах Ганнибал спрятал – сколько где могло разместиться – пять тысяч пехотинцев и конников. Боясь, как бы засаду на таком ровном месте не обнаружило появление неосторожного воина или блеск оружия, он отвлек внимание неприятеля, послав на рассвете немногих воинов брать тот холм, о котором говорилось выше. Вперед он выслал легковооруженных, за ними сомкнутым строем – конников и, наконец, увидев, что к врагу подходит помощь, выступил против римлян с тяжеловооруженной пехотой. Первыми Ганнибал сбросил с холма легковооруженных солдат, взбиравшихся на уже захваченный им холм; они заразили страхом следовавших за ними конников и добежали до знамен легионов. Среди общего смятения только строй пехотинцев оставался тверд и неустрашим – казалось, начнись теперь правильное сражение, оно не будет неравным (столько духа придало римлянам за несколько дней до этого выигранное сражение). Но вдруг из засады появились карфагеняне: напав с тыла и с обеих сторон, они привели римлян в такое замешательство и такой страх, что ни у кого не оставалось ни мужества сражаться, ни надежды спастись бегством.
Фабий услышал крики перепуганных солдат и уже издали увидел в войске смятение. Он сказал: «Так и есть: судьба ухватила удальца даже быстрее, чем я боялся». Он приказал строиться своим легионам и повел их в бой. Значительная часть солдат Минуция была убита; живые, оглядывались, куда бежать; Фабиево войско явилось на помощь, словно с неба. Прежде, чем войска оказались на расстоянии, какое пролетает дротик, или на таком, когда можно уже схватиться врукопашную, Фабий велел своим остановиться. Солдаты начальника конницы, которые, сломав строй, рассыпались кто куда, отовсюду сбегались в стройные ряды Фабиева войска. Разбитые и свежие легионы соединились и повернули на врага, но Ганнибал дал сигнал отступать, открыто признав таким образом, что, победив Минуция, он побежден Фабием.
День с его сменами успехов и неудач склонялся к вечеру; войска возвратились в свои лагеря; Минуций созвал солдат и сказал: «Я часто слышал, воины, что на первом месте стоит человек, который сам может подать дельный совет; на втором – тот, кто этого совета послушается; а тот, кто сам совета не даст и не подчинится другому, тот – последний дурак. Судьба отказала нам в первом даре, будем же хранить второй и, учась приказывать, станем повиноваться разумному. Соединим же свой лагерь с Фабиевым, поставим знамена перед его палаткой, и я назову его отцом: он достоин этого имени: наш благодетель – человек высокой души; вы же, воины, приветствуйте как патронов тех,
