Впервые за все прошедшие годы среди рейнджеров началось нечто похожее на брожение умов в армии и на флоте перед Февральской революцией. Люди потеряли смысл службы. Ничего похожего на то настроение, которое было еще две недели назад. Довоевать, взять Кейптаун с боя, вкусить плоды победы, сулящей яркие перспективы каждому лично и заодно так называемой «мировой истории».
Сейчас — совсем не то. Сильно повлияло последнее сражение с чудовищными насекомыми, выигранное, но весьма тяжело отразившееся на психике. Очень многие решили, что в третий раз им не устоять. Да и было бы ради чего идти на корм мерзким ракоскорпионам! Что косвенно подтверждалось решением командования отступить в тыловые казармы на территории недавнего противника. Обычно солдатами передышка между боями воспринимается как праздник, но здесь это скорее выглядело как капитуляция. Или — интернирование. Тем более, что увольнения в город были крайне ограниченны. Разве что вольным строем, без оружия — в таверну к старым друзьям Давыдову и Эльснеру.
Здесь пива наливали сколько хочешь, и бесплатно, да много ли в том радости?
Разнесшийся слух о том, что большая и сильнейшая часть батальона уже покинула пределы Африки, еще подлил масла в огонь.
Басманов с Сугориным слишком поздно сообразили, что допустили принципиальную, пожалуй что непоправимую ошибку. Что им тут же подтвердил и Кирсанов, всего один вечер послушавший офицерские разговоры, почти незамеченным перемещаясь от стола к столу. Это он умел. Все его знали в лицо как своего, но почти никто не представлял фактической должности и служебного положения. При штабе состоит, ну и достаточно, чтобы рюмку опрокинуть и парой слов перекинуться.
— Плохо дело, господа, — сообщил он, пригласив полковников в свой номер, куда вскоре зашла и Лариса. — Полная деморализация. И я не вижу способа с ней бороться. На фронт они больше не пойдут. Ни на какой. Если только действительно не случится прямого нападения на наш опорный пункт. Тогда они, безусловно, устроят «последний парад». Печально, но уж очень мне все напоминает лето семнадцатого на Кавказском фронте или зиму двадцатого в Крыму. Вы строевики, а я жандарм. Какое сравнение вам больше нравится — газовая гангрена или лесной пожар?
— Павел, вы не драматизируете? — осторожно спросил Сугорин.
— Я вам не Чехов и не Станиславский. Мы совсем недавно рассуждали о глубоко теоретических проблемах, — он изобразил подобие полупоклона в сторону Басманова и Ларисы. — Я был очарован докладом Михаила Федоровича о блестящей победе при Тоусрифире, его сообщением о делах и мыслях, господствующих на Валгалле, нашими с Ларисой Юрьевной политическими успехами здесь. Поэтому… сохранил непозволительный оптимизм. Но теперь я считаю — если мы хотим сберечь для чего-то, что возможно в будущем, остатки реальной боевой силы — эвакуироваться нужно прямо сейчас. Сегодня. В крайнем случае — завтра.
— А как же… с настроениями? — спросил Сугорин. — Многие ведь высказывали желание остаться в этом мире.
— И вы в том числе, — жестко ответил Кирсанов.
— Откуда вы знаете?
— Догадываюсь. Ничего сложного. И мои верные паладины Давыдов с Эльснером об этом же задумывались. Да ради бога. Утром на разводе объявим — наша миссия закончена. Кто желает остаться здесь в качестве частных лиц — шаг вперед. Выходное пособие будет выдано немедленно. Остальные отбывают на соединение с главными силами. И все.
— Надо бы с Берестиным и Сильвией связаться, сообщить о нашем решении, — впервые не вступив в спор, сказала Лариса.
— Это — как вам будет угодно, — потер шрам на щеке Кирсанов. — Мой голос, как обычно, — совещательный. Если приняли во внимание — поступайте как знаете.
— Значит, придется признать, — с трудом заставил себя произнести эти слова Басманов, — мы с Валерием Евгеньевичем с возложенной на нас миссией не справились. Нам было позволено действовать по собственному усмотрению, в итоге кампания провалена. Мы не только не выполнили стратегическую задачу, мы довели вверенные нам войска до разложения. Что остается? В отставку подавать?
— Я, пожалуй, так и сделаю, — согласно кивнул Сугорин.
— Ну началось, — Лариса едва удержалась от нецензурщины. Наверное, шляпка с вуалью помешали, несовместимые с солдатским лексиконом. Просто закурила, чересчур резко затягиваясь. — Глядя на вас, господа офицеры, с прискорбием вынуждена признать, что своей главной цели противник добился. Деморализованы не бойцы, а вы сами. Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Мы все через такое проходили. Вот Павел совсем недавно вдруг осознал, что потерял смысл жизни. Шульгина с Новиковым накрывали такие приступы депрессии, что впору стреляться. Теперь вот вы… А настроение и поведение офицеров — всего лишь производное от ваших настроений!
— Но позвольте, — попытался перебить ее Валерий Евгеньевич.
— Я еще не закончила, дослушайте. Ничьей вины в происходящем нет, неужели вы не понимаете? Это опять психополе. Очень может быть — остаточное некробиотическое излучение уничтоженных инсектоидов. Представьте — этакая эфирная суспензия из предсмертного страха, ненависти, отчаяния, желания отомстить миллионов неизвестно как устроенных существ пропитывает все вокруг. Как трупный запах на поле боя… Надо держаться, господа, надо держаться. Ваше решение бежать прямо сегодня считаю ошибкой. Если враг за нами наблюдает, он сразу поймет, что на сей раз его оружие подействовало. И сделает соответствующие выводы.
— Что предлагаешь ты? — спросил Кирсанов.
— Я не биолог, я историк. С этих позиций и рассуждаю. Нельзя уходить с чувством потерпевших поражение. Русская армия отступила с Бородинского поля и оставила Москву, но до сих пор большинство русских людей уверено, что Бородино было нашей победой. Что в итоге и подтвердилось. Точно так же оставили в сорок первом Одессу — непобежденными. Улавливаете, о чем я?
— Спасибо, Лариса Юрьевна, вполне, — не поднимая глаз, ответил Сугорин. — Очень возможно, что вы правы и мы стали жертвой психической отравы. Но на вас ведь она не подействовала отчего-то. Вы настолько сильнее?
Лариса рассмеялась.
— Сильнее или нет — не мне судить. А вот иммунитет наверняка лучше. Я перенесла «прививку», вроде как от оспы или желтой лихорадки. Никто, кроме меня, Андрея и Александра, «объектом воздействия» не оказывался. Били только по нам. Теперь в число целей «опознаны» и вы. Надо держаться. Бороться. Хотите, я сегодня проведу с офицерами «политбеседу»?
— «Оптимистическая трагедия», женщина-комиссар, — без иронии сказал Кирсанов. — Давай, попробуй. Это сильный ход — молодая хрупкая дама убеждает закаленных солдат сохранять мужество и верность законам чести… А я, наверное, съезжу к Хилларду, договорюсь, чтобы он не препятствовал заходу «Изумруда» в одну из бухт в полусотне миль восточнее Кейптауна. Заодно еще кое-какие моменты обсудим, на случай скорого расставания. Думаю, пора передать адмирала с рук на руки Берестину с Сильвией. Ему это наверняка понравится. Глядишь, за заслуги Первым морским лордом сделают.
Глава 18
Пожалуй, то, что они задумали, — попытка прорыва в самое гнездо непредставимо-чуждых обитателей параллельного мира, почти ничем, кроме общего происхождения, не связанного с этой Землей, — было самой рискованной авантюрой за всю историю «Братства».
В экзистенциальном смысле. Личный риск в счет не идет. Шульгин, к примеру, во время «Гамбита» вполне мог обычным образом влететь на мотоцикле под встречный или попутный грузовик, слишком он отчаянно нарушал правила уличного движения. Но такая опасность казалась нестоящей в сравнении с возможностью стать жертвой охотившихся за Ириной аггров. А какая, казалось бы, разница?
Любая из сотен тысяч пролетевших мимо пуль на Каховском плацдарме, в Москве, да где угодно еще, тоже воспринималась с обычной степенью фатализма. Велика ли разница — подцепить смертельную форму гепатита, поймать на голову случайно свалившийся с десятого этажа кирпич, погибнуть в авиакатастрофе или от взрыва бытового газа в соседней квартире? Как любил говорить старший брат Новикова: «Выражаясь научно — бывает».
Однако намерение взять и слетать на «медузе» в мир дуггуров изначально вызывало архетипичное отвращение. Вообразить только, что в том мире не сработает «верный АКМ», как в солдатской песне. А засадят тебя в узилище, где станут утонченными пытками добывать информацию или реконструировать в очередного полумонстра. Могут выгнать на арену Колизея, как первых христиан, — сражаться с инсектоидами, на потеху «руководящим товарищам». С другой стороны — есть ли варианты?
Сколько можно гонять нас, как затравленных борзыми волков? Отчего не сыграть мощно и окончательно? Кому-то забавно будет, кому-то — страшно. На самом деле риск следует исчислять только в процентах. В случае его необходимости и соразмерности все остальное — одинаково.
