мутным содержанием. «Дайте миру шанс». И те же хиппи, которые активно боролись за своё право невозбранно курить травку и слушать рок, а на всё остальное плевали с самого высокого дерева в Вудстоке.
В СССР, конечно, Сталин постарался оставить наследникам хороший задел по истреблению инакомыслия, но его достижения уже не работали. Сейчас нам нужно было нечто подобное, но я не понимал, как донести эту мысль до своего руководства, которое тоже боялось возрождения сталинизма, хотя и не по тем причинам, по которым этого явления старался не допустить Петр Ионович Якир.
***
Молчание затянулось. Денисов ничего не говорил, только многозначительно положил ладонь на моё заявление. Я ничего не говорил, потому что ждал прямого вопроса – не может же товарищ полковник просто проглотить то, что я сказал.
– Поясни, – очень коротко бросил он.
Что ж, я сюда пришел в том числе и за этим.
– Вы всё это уже слышали, Юрий Владимирович. Наши диссиденты играют – они похожи на взрослых детей, и иначе не могут. Тайны, конспирация, подполье – всё это на виду, в книгах и фильмах про революцию, тут они ничего нового не придумали, но взяли методы оттуда за основу. А что в этих книгах неизменно? Как хитро наши обвели вокруг пальца ненаших. Помните, как товарищ Ленин сделал чернильницу из хлеба, а чернила из молока? – при упоминании имени вождя мирового пролетариата Денисов хотел что-то сказать, но я не дал. – Вот это всё оно. Игры, хитрости. И мы им подыгрываем, фактически исполняя роль царской охранки.
– Ты не увлекайся, – всё же подал реплику полковник. – Какая такая царская охранка?
– Та самая, которая Ленина гнобила, – невозмутимо ответил я. – Они же себя за революционеров держат, за настоящих большевиков нашего времени. А мы для них – враги, а, значит, царские сатрапы, хоть и царя никакого нет уже шестьдесят лет, и государство у нас совсем другое.
– Это всё хорошо, – кивнул Денисов, словно соглашаясь. – Допустим, ты прав. Играем, как дети во дворе. Но если не играть, как ты выражаешься, эти твои новые большевики в кавычках совсем распояшутся. Мы должны реагировать.
– Должны, конечно, я же не говорю, что не должны. Но именно реагировать. Всерьез, без скидок на их тонкую душевную организацию. Менять правила в свою пользу. делать то, о чем я уже говорил – возбуждать дела не по семидесятой, а сразу по шестьдесят четвертой. И пусть они поймут, что их действия – это не какая-то там антисоветская агитация или пропаганда, которую ещё надо убедительно доказать, а самая настоящая измена родине. А в шестьдесят пятой статье помимо сведений, составляющих государственную или военную тайну, есть пункт про некие иные сведения, которые используют в ущерб интересам СССР. На мой взгляд, «иными» могут быть те сведения, которые наш суд сочтет таковыми. Ну и любимые развлечения наших антисоветчиков, например, общение с иностранной прессой или пересылка материалов на Запад – это настоящий шпионаж, на мой взгляд. Я подозреваю, что и деньги оттуда они получают через всяких специальных корреспондентов «Ассошиэйтед Пресс» или «Ройтерс», но чтобы это доказать, нужны определенные мероприятия.
На этот раз молчание длилось совсем долго. По лицу Денисова нельзя было прочитать его мысли; я надеялся, что когда-нибудь смогу так же управляться со своими эмоциями. Но кое-что его выдавало – та ладонь, которая лежала на моём заявлении, изредка шевелилась, словно на начальника напал нервный тик. Возможно, так и было.
– Всё-таки скучаешь ты по тем временам... – протянул полковник. – Простых решений ищешь, а я ведь тебя предупреждал.
– В чем вы тут увидели простое решение? – деланно удивился я. – Наоборот, работы прибавится, и всяких экспертиз из институтов русского языка уже будет недостаточно. Шпионаж – дело очень серьезное.
– Простое – это значит, расстрельное! – чуть повысил голос Денисов. – Напрямую тебе говорю – никто не даст нам права на то, чтобы вывести антисоветские элементы под ноль. Не те времена, Орехов, ты всё время об этом забываешь.
– Товарищ полковник, не надо обвинять меня в излишней кровожадности, – очень четко произнес я. – Никого я расстреливать не собираюсь.
– Чтобы чистеньким остаться? Другим дашь право на спусковой крючок нажимать? – он нехорошо ухмыльнулся.
– Нет, – я выдержал его взгляд. – Я не про это. Вы не разделяете понятия возбуждение дела и вынесенный приговор. Я предлагаю элементарную операцию прикрытия. Мы возбуждаем дело по шестьдесят четвертой или шестьдесят пятой и добиваемся всего, что нам нужно от подследственного. А потом с чистой совестью переквалифицируем на семидесятую и отдаем в суд. Если, конечно, подследственный не натворил дел как раз на расстрел.
– Зачем такие сложности? – недоуменно спросил Денисов.
– Чтобы показать им, что игрушки кончились, – объяснил я. – Это сразу отсеет очень многих. Нам вообще надо быть жестче, как в Америке.
– В Америке не жестко, – отмахнулся он. – Они не знают, как справиться с массовыми протестами по любому поводу. Во Вьетнаме из-за этого...
– Извините, Юрий Владимирович, но всё они знают, – перебил я его, что было, конечно, не самым умным поступком. – И они уже справились. Дали черным немного прав, артистам чуть увеличили гонорары, да и в целом – ясно дали всем понять, что протестовать можно только против войны во Вьетнаме. К тому же то, что я предлагаю, они проделали двадцать лет назад. Помните сенатора Маккарти? У нас мало освещали. А это была чистка, и очень серьезная, почти как у нас в тридцатые. Причем никто никого не расстреливал, обошлись без этого. Поэтому и сейчас у них протест быстро закончится – настоящих буйных почти не осталось.
Я не помнил, когда Высоцкий написал свою «Дорогую передачу», но это было неважно – даже если песни ещё не было, я ничем не рисковал.
Денисов усмехнулся – но уже по-доброму.
– В ПГУ лыжи навострил? – спросил он.
– Нет, зачем мне туда, – отбил я подачу. – Там скучно.
– А у нас, значит, весело... и именно поэтому ты решил диссидентов под расстрел подвести.
– Нам нужно их выключить из активной общественной жизни, – терпеливо сказал я. –
