После пережитого сегодня на рассвете в душе его воцарилось какое-то мудрое спокойствие. Была, конечно, и тупая, саднящая боль, иногда затоплявшая все его существо, но и она не могла нарушить состояние внутренней гармонии. Душа его как бы замерла, ступив на грань трагического всезнания и обретя ощущение нерушимости сущего.
Яростная борьба за жизнь, смерть друга, необходимость немедленно принять решение, от которого зависит твоя судьба — все это, спрессованное в краткий миг бытия, стало чем-то вроде могучего разряда, разрушившего пелену, давным-давно опутавшую сознание Ильина. Сегодня он впервые за многие годы переживал природу, чувствовал своих спутников с такой отчетливостью, словно проник в самые потаенные глубины их подсознания.
Разум не фиксировал с привычной поспешностью все, что происходит вовне и в нем самом. Разум словно уснул. И душа воспринимала мир как могучую мистерию простых и мудрых отношений всего ко всему. Неразделимые добро и зло, боль и наслаждение, составляя как бы вязкую кровь сущего, наполняли и его, Ильина, сладким трепетом знания. Он ощущал Истину в самом себе, и это давало странное чувство своей безмерности, своей протяженности, равной Вселенной.
Да, разум Виктора спал. Но все в нем ликовало от ужаса и счастья, словно он балансировал над пропастью. Восторг высоты и подспудный страх, говорящий: удержаться никому не дано. Это было прикосновение к Вечному.
Из состояния просветленного созерцания его вывел голос Торира. Викинг разглядывал свои руки и говорил, обращаясь к Виктору:
— Я все понять не мог, что у меня с плечами. Холодит. А теперь на руки посмотрел и понял: волос нет. Как выбрило…
Ильин молча смотрел на его жилистые ручищи, в которых тяжелое весло казалось хрупким.
— А ты здорово запалил эту конюшню… Как это вам удавалось с Василием, наверное, спознались кое с кем… — Он даже улыбнулся, хотя глаза остались по-прежнему холодными, замороженными.
— Не говори глупостей, — отмахнулся Ильин.
— Ты знаешь, я охоч до шуток… Если сказать по правде, я на самом деле в восторге. Ты поступил как настоящий мужчина — сжег своих врагов вместе с домом. У нас считают такое большой удачей.
— Что ты имеешь в виду?
— У нас полагается мстить за обиду, и самое лучшее, что может сделать викинг, — это изловчиться запереть своих недругов в доме и поджечь его с четырех сторон. Если тебе удастся такой способ мести, вся округа будет завидовать такому везению.
— Дикость, — сказала Анна, резко сев на своем соломенном ложе. — И коварство. Я еще могу понять, если человек убивает обидчика сгоряча. Но мстить — это низко. Нужно уметь прощать.
— У нас думают по-другому, — усмехнулся Торир. — Даже пословица есть: только раб мстит сразу, а трус — никогда. Мужчина все хорошенько обдумает и сделает дело на славу…
VII
Киев был переполнен разноплеменным людом. Несмотря на то, что ходили упорные слухи о скорой войне, лес мачт у пристаней нисколько не поредел. Один за одним подходили суда с юга, да и с севера спускались по Днепру ладья за ладьей. Пылили дороги на западной и южной окраинах — сотни подвод везли товары из Чехии, из Угорской земли, из Валахии.
Ильин и Бычья Шея по целым дням бродили по городу, надеясь встретить княжеский выезд и пробиться к Святополку. Ему одному они решили поведать о том, что произошло на рассвете двенадцатого августа. Только в его власти было сделать так, чтобы свидетельство участников побоища с людьми Эймунда надлежащим образом было доведено до народа, не потонуло в массе слухов. Но Святополк, как назло, все это время сидел в укрепленном замке Вышгорода и в Киев не показывался.
Толкаясь по рынкам, Виктор и Торир ловили обрывки разговоров о недавних событиях, заходя в корчмы, прислушивались к спорам сторонников Святополка и его противников из христиан.
Вокруг подвыпивших дружинников, пришедших в Киев после неудачного похода на печенегов, собирались толпы людей, вновь и вновь жаждавших услышать о таинственном убийстве на Альтинском поле.
Картина происшедшего после бегства викингов, а затем и Ильина с его товарищами, действительно выглядела загадочно.
Увидев бьющееся в агонии обезглавленное тело Бориса, его гридни подняли на ноги все войско — почти восемь тысяч человек. Обнаружив полотнище шатра, отброшенное вместе с опорным шестом далеко в сторону, нашли по веревке березу, которая послужила пружиной, приведшей в действие механизм покушения. Увидев кол с остатками перерубленного лычка, догадались, каким образом был сорван шатер.
Во время лихорадочных поисков злоумышленников обнаружили еще множество настороженных деревьев-луков. Стало ясно, насколько основательно была устроена западня.
Пока одни метались по лесу в надежде схватить злодеев, другие вылетели на соседний луг и увидели охваченную огнем конюшню. Когда она догорела и дружинники смогли приблизиться к ней, заметили с краю, там, где проходила стена, четыре обгорелых трупа. А на следующий день, когда пепелище остыло, нашли среди углей останки еще нескольких человек. Суеверные люди были склонны считать, что в пожаре сгорели убийцы князя, причем казнил их не кто иной, как сам всевышний.
По возвращении из похода дружина остановилась в Вышгороде. Останки Бориса положили в мраморный саркофаг в церкви святого Василия. Но отпевать молодого князя епископ пока не стал, словно надеясь, что голова вернется к обезглавленному телу. Правда, иные из воинов утверждали, что владыка не зря хитрил — даже среди дружинников пошли слухи о подмене. Кое-кто говорил, что Борис сам подстроил все это, подсунув вместо себя неизвестно чей труп, и бежал, опасаясь за свою жизнь.
— Попомните мое слово, он скоро в Ростове объявится, — толковал один из воинов, навалившись грудью на стол, уставленный братинами с медом.
— Н-нет! — саданув кулаком по дубовой столешнице, заорал другой. — Не поехал бы он туда. Не ведаешь разве, что он с княжения отпросился, когда промеж Ярославом и Владимиром ссора вышла. Он ведь соседом брату был, опасался, знать, что тот ему жизнь укоротит.
— Чего ему с Ярославом делить было?
— Сам он на Новгородское княжение метил… Даром, что ли, к отцу под крыло удрал, как только пря разгорелась… Знал, видно, нрав братцев.
Но немало было и толков о причастности к убийству нового киевского князя Святополка. Особенно поддерживали эту версию, как приметил Ильин, ревностные христиане — те, что поминутно крестились и призывали на помощь Иисуса и его святое воинство. Виктор сделал вывод, что источником таких слухов являются священнослужители — именно в церкви могли почерпнуть одни и те же сведения люди, живущие на разных концах города.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
