рядом с Ре-нефер, которая держала ребенка на коленях и смазывала его губы пюре из дыни, щекотала его перышком, покачивала малыша, чтобы он улыбнулся и порадовал этим гостей, которые пришли поздравить семью Пах г-ре с рождением нового сына.
Еды и напитков здесь было столько, что и представить трудно: рыба и дичь, фрукты и сласти, целое морс вина и пива. Музыканты играли на трубах и систрах, по которым стучали особыми молоточками, чей звук напоминал падающую воду. Пели песни, забавные и глупые, любовные песенки и гимны в честь богов. Девушки танцевали, кружась и изгибаясь так, что могли прикоснуться макушками к земле у себя за спиной.
Всем гостям при входе давали в качестве головных уборов конусы из ароматизированного воска, которые чаяли, источая запахи логоса и лилий. Когда в разгар праздника я взяла сынишку на руки, он крепко спал. Он был липким от прикосновений гостей и от воска, и аромат держался потом в ею темных волосиках на протяжении нескольких дней.
Среди множества чудес того первого моего праздника в Египте меня особенно поразило то, что женщины здесь ели вместе с мужчинами. Мужья и жены сидели бок о бок во время трапезы и разговаривали друг с другом. Я увидела, как одна женщина положила ладонь на руку мужа и как другой гость поцеловал украшенные кольцами пальцы своей спутницы. Невозможно было даже представить, чтобы мои родители сели за общий стол или прикоснулись друг к другу при посторонних. Но это был Египет и я была здесь чужестранкой.
Та ночь стала концом моего уединения. Моя рана зажила, ребенок был здоров, поэтому нас отправили в сад, где малыш не пачкал полы и не отвлекал писцов от работы своим лепетом. Мы целые дни проводили на открытом воздухе. Пока мой сын сладко дремал в своей колыбельке где-нибудь посреди клумбы, я занималась прополкой и собирала цветы и плоды для поварихи. Когда малыш просыпался, его приветствовали песни египетских птиц, и глаза мальчика расширялись от восторга, когда те взлетали.
Сад стал моим домом и местом, где я учила своего сына. Ре-мосе сделал первые шаги рядом с большим прудом, населенным рыбами и птицами, за которыми малыш наблюдал в изумлении. Его первыми словами после «ма» были «утка» и «лотос».
Бабушка подарила ему прекрасные игрушки. Почти каждый день она радовала внука мячиком или миниатюрной охотничьей палкой. Однажды она принесла Ре-мосе деревянную кошку, чей рот открывался и закрывался благодаря веревочной петле. Это чудо восхитило меня не меньше, чем ребенка. Мой сын любил Ре-нефер и, когда видел ее, протягивал ручки для объятий.
Мне было хорошо в саду. Ре-мосе, здоровый и веселый, дал мне цель жизни и обеспечил прочное положение в семье, поскольку все домочадцы обожали мальчика и теперь были расположены ко мне.
Каждый день я целовала кончики своих пальцев и касалась статуи Исиды, вознося ей благодарность; я надеялась, что она сможет распределить ее среди множества богинь и богов Египта, истории которых я не знала.
Я была исполнена признательности за такой чудесный дар - моего ребенка. Я благодарила небеса каждый раз, когда сынишка обнимал меня, а каждый седьмой день преломляла кусок хлеба и кормила им уток и рыб, совершая жертвоприношение Царице Небесной, а потом молилась о здоровье моего Ре-мосе.
Дни были прекрасны, они складывались в месяцы, заполненные заботами о ребенке. У меня не было досуга, чтобы оглядываться назад, и я не нуждалась в будущем.
Я бы с радостью навсегда осталась в саду детства моего Ре-мосе, но время - враг любой матери. Я и оглянуться не успела, как беспомощный младенец превратился в бойкого, подвижного мальчика. Его отняли от груди, и я, утратив скромность женщин Ханаана, стала носить лишь дорогой чистый лен, как египтянки. Ре-мосе обрили волосы, оставив по местному обычаю лишь один-единственный длинный локон.
Мой сын рос сильным и живым ребенком, частенько играя с дядей Нахт-ре, которого он называл Ба. Эти двое обожали друг друга, и когда Ре-мосе слегка подрос, он сопровождал дядю на охоте. По словам Ре-нефер, он также умел плавать, как рыба. Сама я никогда не покидала дом и сад, однако моя свекровь смело садилась в лодку, чтобы наблюдать за развлечениями мужчин. Когда сыну исполнилось семь, он уже мог обыграть дядю в «Двадцать квадратов», сложную настольную игру, где требовалось применять логику и думать на несколько ходов вперед. Кроме того, Ре-мосе научился управляться с охотничьей палкой, а Нахт-ре показал племяннику, как наносить изображения на кусочки камня. Таким образом мальчик, играя, учился.
По мере того как Ре-мосе подрастал, он всё больше времени проводил в доме: наблюдал за работой Нахт-ре, упражнялся в письме, ужинал с бабушкой. Как-то утром мы вместе завтракали на кухне, и я увидела, как сынишка напрягся и покраснел, когда я раскусила плод инжира и протянула ему половинку.
Ре-мосе тогда ничего не сказал, не желая меня обидеть, но после этого он перестал есть вместе со мной и ушел спать на крышу дома, оставив меня в саду удивляться в одиночестве, как быстро промчались восемь лет жизни.
В девять лет мальчики в Египте завязывают свой первый пояс, с этого момента они уже не ходят обнаженными. Когда Ре-мосе достиг этого возраста, ему пора было отправляться в школу, чтобы стать писцом. Нахт-ре решил, что местные учителя недостаточно хороши для его племянника, и отправил того в Мемфис, в знаменитую академию, где можно было получить самое лучшее образование. Там учились сыновья могущественных писцов, и ее же в свое время окончил и сам Нахт-ре. Однажды брат свекрови объяснил мне всё это в саду. Он говорил нежно и сочувственно, ибо понимал, как сильно огорчит меня расставание с сыном.
Следовало упаковать вещи, и Ре-нефер отыскала на рынке добротные корзины для одежды и сандалий, а также великолепную коробку для кистей. Она поручила скульптору вырезать особую тарелку для смешивания чернил. Нахт-ре назначил день праздника в честь отъезда Ре-мосе и подарил племяннику изысканный набор кистей. Глаза мальчика стали большими от волнения, от предвкушения выхода в большой мир, и каждый раз, когда мы оставались наедине, он говорил лишь о предстоящем ему путешествии.
Я наблюдала за подготовкой, словно бы со дна темного колодца. Всякий раз, как я пыталась заговорить с сыном, глаза мои наполнялись слезами, а горло сжимала судорога. Ре-мосе изо всех сил старался утешить меня.
- Ну что ты плачешь? Я же не умираю, ма, - сказал он мне с детской серьезностью, которая еще больше огорчила
