Шутка ли, пятьдесят тысяч вольт?! Даже звериная злоба, что кипела во мне, пока сыпались удары дубинок, немного затихает, хотя все эти обнаглевшие дебилоиды, естественно, покойники. Никакая крыша им от моих парней не помощник. Впрочем, как и мои парни мне сейчас.
К приезду адвоката я измочален так, что едва ворочаю языком. Голова трещит, в ушах стоит такой гул, что кажется, будто я в эпицентре какой-то бомбежки. Про почки и говорить нечего: ссать мне кровью несколько дней. Однако, я держусь и стандартно шлю оперов на х*й, когда они предлагают мне подписать «чистосердечное» или пытаются надавить. До этих баранов не доходит, что метод выбран совершенно не тот. Бить меня бесполезно. Я, как боец муай тай, приучен терпеть боль и уже не особо к ней восприимчив.
Пожалуй, в который раз стоит сказать “спасибо” отцу за то, что херачил меня, как собаку. Переплюнуть его воспитательные меры просто нереально, хотя бы потому, что ничто в этом мире не сравниться с детскими впечатлениями. Однако, надо признать, что возраст все же дает о себе знать. В двадцать я бы даже не поморщился и этих восьмерых раскидал, как не хер делать. Так просто они бы меня однозначно не скрутили. А теперь вот то ли разнежился на спокойных водах, то ли и правда, старею, но дури и здоровья уже не хватает, чтобы переть против толпы.
С приездом адвоката «беседа», само собой, приобретает цивилизованный вид. Правда, показаний я никаких не даю, план защиты у нас еще не готов, так что мурыжат меня недолго.
А дальше начинается второй акт Марлезона. В камере ко мне подсаживают «утку», но этот олух настолько топорно пытается выуживать информацию и провоцировать на конфликт, что его попытки вызывают у меня лишь смех. Ночью становиться жарче: двое ухарей из ментовских крыс с заточками наперевес пытаются запугать, обещая разрисовать рожу и опустить в душе, если я не подпишу передачу акций, но поскольку я ожидал чего-то подобного, то недолго думая, одному бью в сонную артерию, отчего он сразу же теряет сознание и кулем валится на шконку, а второму делаю болевой на руку и, пока он обсыкается от боли, тихонько, чтоб не загреметь в изолятор за драку, обрисовываю расклад. К утру до всех этих чертей в камере доходит, что я не какой-то лох, которого можно так запросто прессануть, развести или запугать, поэтому вскоре передо мной начинают лебезить. Однако спать и принимать душ я все же не рискую.
Менты же, поняв спустя несколько дней, что я вполне себе освоился, перекидывают меня в другую камеру, пытаясь тем самым вывести из равновесия. Им это, само собой, удается: после нескольких бессонных ночей и будучи на постоянном шухере, нервы у меня ни к черту, поэтому едва не ведусь на провокацию какого-то блатняка и не разбиваю ему башку. Но вовремя напоминаю себе, что попадать в карцер мне нельзя, иначе отбитыми почками я не отделаюсь. К счастью, чуть позже, пообщавшись, нахожу двух мужиков с общими знакомыми, авторитет которых в воровском мире не пустой звук. Мужики оказываются вполне нормальными, с понятиями. Под их присмотром мне, наконец – то, удается немного поспать и принять нормально душ.
Спустя неделю мой тюремный быт, можно сказать, почти налажен. Без стычек, естественно, не обходится: меня по- прежнему пытаются спровоцировать и засадить в карцер, но я себя теперь контролирую четко и отпор даю исключительно в виде болевых или удушающих: никаких тебе следов, зато доносит информацию доходчиво и отбивает всякую охотку лезть. Не зря я все-таки решил осваивать борьбу. Как знал, что пригодиться.
Что касается следствия, то все бы ничего, если бы не этот гребанный «секретный свидетель». Сколько мы ни бились с адвокатом, имя не разглашалось и держалось в строжайшей тайне. Следователь обосновывал это тем, что мои люди могут представлять угрозу для жизни свидетеля, и очень активно манипулировал на этом, путая все карты. Я сломал голову, пытаясь понять, у кого на меня может быть что-то.
По всему получалось, что только у Зойки, и то в виде каких-то обтекаемых разговоров. Но поскольку зять утверждал, что есть железобетонные доказательства, то оставалось думать, что либо это очередное вранье, либо какая-то сфабрикованная херня. Но опять же, из чего фабриковать? Предположения, конечно, были, опасения тоже, однако уверенности ноль.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И все же я боялся, что сестра продалась. Поддалась своей алчности и обиде. Но пугали меня не столько последствия ее крысятничества, сколько тотальное разочарование. Пусть мы поставили точку в отношениях «брат-сестра», мне до сих пор не верилось, что Зойка способна пересечь эту черту. В конце концов, нас одинаково воспитывали и ценности закладывали одни. Осталось их, конечно, не так уж много, но какие-никакие они все же у нас есть. Поэтому грешить на Зойку не хотелось, и в то же время я не мог не поделиться сомнениями с адвокатом. Мне нужно было быть готовым к любому повороту событий.
Единственное, к чему я не знал, как подготовиться, так это к тому, что в оборот возьмут Настьку. Гридас все еще продолжал поиски. След был. Но я все время думал, не был ли он ложным, чтобы запутать, протянуть время? Вот, что меня по-настоящему беспокоило и сводило с ума. Я себе места не находил, стоило только представить, что моя девочка в лапах этих гандонов, а я здесь, связанный по рукам и ногам, и ни черта не могу сделать. Меня на части рвало. Жить от новостей до новостей, которые приносил адвокат, было подобно пытке. Я не представлял, что буду делать, если Настька у них и ее заставят давать против меня показания. Хотя мне совершенно не ясен смысл.
Нет, понятно, что Можайский может заставить ее наговорить все, что угодно. Но где они возьмут доказательства? Одно то, что она его падчерица уже ставит ее слова под сомнение, я уж не говорю про все остальное.
В общем, ее участие в суде виделось мне сомнительной затеей, но я не исключал и его. Гридасик никак не мог выйти на связь с Настькиной мамашей. Она, будто в воду канула: на светских мероприятиях не появлялась, да даже из дому не выходила, и это сильно напрягало. Я не мог понять, то ли Можайский так за семью боиться, то ли Настька у них в руках, и они не хотят никаких осечек, то ли хрен его знает, что вообще. Попытки моих ребят пробраться в дом не увенчались успехом. Можайский – сука подготовился. Можно было, конечно, начать беспределить и устроить перестрелку, но что-то я сильно сомневался, что они держат Настьку в доме. Оставалось только ждать суда, чтобы ситуация хоть как-то прояснилась. И я ждал. Ждал, как никогда и ничего.
К счастью, тянуть не стали. Уже через неделю меня конвоировали в суд, и я лицезрел все эти ненавистные рожи. Забавно, но через прутья решетки они видятся в каком-то более ясном свете: вчерашние друзья, партнеры и приятели больше не заглядывают подобострастно в рот и не корчат дружелюбие. О, нет! Теперь они все на коне, смотрят свысока и даже злорадно усмехаются. Сестра с зятем так вообще делают вид, что меня не существует. Даже с вечно – постной рожи Можайского спадает равнодушие. Кажется, еще чуть-чуть и этот хмырь начнет потирать руки от радости. Жёнка же его напротив, мрачнее тучи и швыряет в меня молнии одна за другой, в то время как я любуюсь ее зелеными глазищами и пухлыми, красивыми губами, которые она подарила моей девочке, хоть и понимаю, что сейчас вообще не время для сантиментов. Но я так соскучился, что готов даже в этой шалаве угадывать любимые черты.
Обведя взглядом собравшихся, понимаю, что одна теща остается верна себе – как и всегда, она похожа на раздутую индюшатину, готовую клюнуть, как только отвернусь. Меня это почему -то веселит и я, подмигнув, шлю ей залихватскую ухмылочку, чтоб сука даже не надеялась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
«Вы меня поимеете, только после того, как по очереди отсосете мне!» – откинувшись на спинку стула, принимаю расслабленную позу, но тут в зал входит судья, и секретарь объявляет:
– Прошу всех встать. Суд идет!
Мы поднимаемся и несколько секунд смотрим на судью. Мне повезло, по слухам вполне вменяемая баба.
– Здравствуйте! Прошу всех садиться, – властно распоряжается она и, переведя взгляд на мое дело, начинает стандартную речь. – Судебное заседание объявляется открытым. Рассматривается уголовное дело по обвинению Долгова Сергея Эльдаровича в совершении особо тяжкого преступления, предусмотренного частью четвертой и пятой статьи тридцатой уголовного кодекса Российской Федерации, пунктом «з» частью второй статьи сто пятой уголовного кодекса Российской Федерации: подстрекательство к покушению на убийство по найму. Статьей триста семнадцатой уголовного кодекса Российской Федерации: посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа, военнослужащего, а равно их близких в целях воспрепятствования законной деятельности указанных лиц. Статьей тридцать третьей уголовного кодекса Российской Федерации…
