— По-видимому, мы, гетенцы, еще не достигли этого уровня.
— Вы превзошли его уже довольно существенно, но необходим еще и счастливый случай, необходимое совпадение, сочетание условий, как при возникновении аминокислот… Или, если воспользоваться сравнением из сферы развития культур, — экстремальные сравнения, но с их помощью можно сравнить нагляднее, — экстремальных методик в науке. В Экумене есть народы, обладающие высокой культурой, сложной общественной организацией, философией, этикой; высоким уровнем и значительными достижениями во всех сферах человеческой разумной деятельности, которые, тем не менее, так и не овладели умением точно взвесить камень. Конечно, теперь они могут этому научиться, однако они не смогли сделать этого полмиллиона лет тому назад… Есть народы, у которых не существует высшей математики, ничего, кроме элементарной прикладной арифметики. Каждый из этих народов вполне в состоянии понять дифференциальное исчисление, но ни один из этих народов его не открыл, и никому не было известно прежде. Кстати говоря, моя собственная раса, земляне, еще три тысячи лет тому назад не умела пользоваться нулем в математических расчетах. — В этом месте Эстравен удивленно заморгал. — Что же касается Гетена, то меня интересует, смогут ли остальные представители человечества открыть в себе способность заглядывать в будущее, если вы захотите нас научить этому, и является ли это умение тоже частью эволюции разума.
— Как вы считаете, это позитивное умение?
— Искусство точного предсказания будущего? Ну конечно!
— Может быть, для того, чтобы в нем совершенствоваться, вам придется признать его бесполезным.
— Я совершенно потрясен и восхищен вашей ханддарой, но мне часто приходила в голову мысль: не парадокс ли это, возведенный в ранг образа жизни…
Мы возобновили попытку освоения мыслеречи. Мне никогда еще не приходилось столько раз обращаться к кому-нибудь, в такой же степени нечувствительному к телепатическому сигналу. Ощущение было не из приятных. Я начинал чувствовать себя как молящийся атеист. Через некоторое время Эстравен зевнул.
— Я глух, глух как пень, — сказал он. — Лучше давайте спать.
Я согласился с ним. Он выключил свет, бормоча свою коротенькую хвалу тьме. Мы забрались в свои спальники, и через несколько минут Эстравен уже начал погружаться в сон, как ныряльщик — в теплую воду. Я ощущал этот его сон как свой собственный, чувствовал эту связь между нами и еще раз обратился в полусне: «Терем!»
Он стремительно вскочил, и его голос зазвучал в темноте прямо над моей головой:
— Арек! Это ты?
«Нет, это Генли Ай. Я обращаюсь к тебе». Он замер. Тишина, Он, манипулируя у печурки, включил свет и стал всматриваться в меня пристально и испуганно.
— Мне снился сон. Мне показалось, что я дома…
— Вы просто услышали мое обращение к вам. Это была мыслеречь.
— Ты позвал меня… Это был мой брат! Я слышал его голос. Он умер. Вы меня назвали… Ты меня назвал Терем?.. Я… Это страшнее, чем я думал. — Он затряс головой, как будто хотел стряхнуть с ресниц кошмарный сон, и спрятал лицо в ладонях.
— Харт, ради бога, простите меня!
— Нет, нет, обращайся ко мне по имени. Если ты можешь окликать меня внутри моей головы голосом человека, которого уже нет на свете, прошу тебя, называй меня по имени! Разве он бы назвал меня «Харт»? Теперь я понимаю, почему на мыслеречи нельзя солгать! Это страшно… Нет, прекрасно! Прошу тебя, обратись ко мне еще раз!
— Подожди.
— Нет. Говори!
Подчиняясь его настойчивому и испуганному взгляду, я сказал с помощью мыслеречи: «Терем, друг мой, между нами не должно быть места страху!»
Он по-прежнему пристально смотрел на меня, поэтому я решил, что он опять не слышит меня. Но он слышал.
— К сожалению, он есть, — сказал он.
Но через мгновенье, взяв себя в руки, он спокойно добавил:
— Ты говорил на моем языке.
— Ведь ты не знаешь моего языка.
— Ты предупреждал, что это будут слова, я помню… Но я представлял себе это, как… понимание.
— Эмпатия — это совсем другое, хотя между ними есть связь. Благодаря эмпатии нам удалось сегодня осуществить контакт. Но при настоящей мыслеречи в мозгу возбуждаются речевые центры и…
— Нет, нет. Ты объяснишь мне это потом, позже… зачем ты окликнул меня голосом моего брата? — спросил он напряженным голосом.
— Я не могу ответить на этот вопрос, потому что не знаю ответа. Расскажи мне о нем.
— Нусут… Мой полный брат, Арек Харт рем ир Эстравен, был на год старше меня. Он должен был стать господином Эстре. Мы… ради него я оставил дом. Его нет в живых уже четырнадцать лет.
Мы оба молчали. Я не знал и не мог спросить у него, что кроется за его словами. Хотя он сказал немного, но стоило ему это слишком многого.
Через минуту я предложил ему:
— Позови меня, Терем. Назови меня по имени. — Я знаю, что он в состоянии это сделать, потому что у нас уже был установлен контакт, или, говоря языком специалистов, частоты колебаний вошли в резонанс, а он, естественно, не мог сознательно применить блокирование. Если бы я был Слухачом, я мог бы сейчас услышать его мысли.
— Нет, — сказал он. — Никогда. Еще не сейчас…
Но никакой шок или испуг не были в состоянии сдержать надолго его ищущий и жаждущий нового разум. Когда он снова выключил свет, я услышал своим внутренним слухом, как он неуверенно произносит: «Генри…» Даже на мыслеречи он не мог выговорить букву «л».
Я ответил ему немедленно. В темноте послышался его неартикулированный испуганный возглас, в котором все же был слышен легкий оттенок удовлетворения.
— Больше не могу, — сказал он, теперь уже вслух, и через минуту мы уже спали.
Ему это умение давалось нелегко. Не потому, что ему недоставало способностей или что он не умел приобретать новые навыки, а потому, что это вызывало у него сильное беспокойство и он не был в состоянии воспринимать окружающее таким, каково оно есть на самом деле.
Он быстро научился блокировать свои мысли, защищать их от прочтения, но я не знаю, был ли он уверен, что может на них положиться. Может, и мы были такими же, когда первые менторы прибыли из мира Роканнона, чтобы обучить нас мыслеречи — «Высшему Искусству». Возможно, что гетенец, будучи существом на редкость цельным, воспринимает телепатический контакт как нарушение этой цельности, как тяжело переносимое вмешательство в его неделимый внутренний мир. А может, это было обусловлено характером самого Эстравена, в котором искренность и сдержанность были одинаково сильны, а каждое его слово появлялось из глубокой внутренней тишины. Он слышал мой голос как голос человека, которого уже не было в живых, как голос своего брата. Не знаю, что еще, кроме любви и смерти, стояло между ним и его братом, но знаю только, что каждый раз, когда я обращался к нему с помощью мыслеречи, что-то в нем вздрагивало, будто я касался открытой раны. Поэтому взаимопонимание, которое возникло между нами, было настоящим контактом, связью, но какой-то темной и убогой, не освещающей (как я ожидал), но, наоборот, обнаруживающей всю бездну тьмы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
