– Невероятно! Метатель Гаусса! – охнул Смит. Он попытался отыскать заводской номер или клеймо производителя, не нашел и спросил: – Что-то еще?
Я раскрыл ранец и вынул из него алюминиевый шлем, забрызганный изнутри кровью.
– Выходной клапан и баллон сжатого воздуха? – удивился Томас Смит, расправляя резиновую манжету, которая и обеспечивала герметичность. – На кой черт им это понадобилось?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Но алюминий прекрасно защищает от магического воздействия. Быть может, дело в этом?
– Сомневаюсь, – скептически воспринял сыщик мое предположение и поинтересовался: – А что вы собирались делать с трофеями?
Вопрос мне не понравился.
– Я действовал в состоянии аффекта, – не стал отвечать ничего конкретного.
– Прекрасно понимаю мотивы ваших действий в подземелье, – уверил меня сыщик. – Но не могу понять, как вы намеревались поступить дальше.
Я тяжело вздохнул и постарался ответить предельно честно:
– На меня напали, но при судебном разбирательстве присяжные заседатели могли решить иначе. Поэтому я собирался обо всем забыть. А трофеи передал бы знакомому изобретателю. По природе своей я чрезвычайно любопытен.
Углубляться в эту тему Смит не стал и спросил:
– Где именно располагалось то подземелье? Сможете под присягой заявить, что оно находится под амфитеатром?
– Зачем вам это?
– Тогда у меня появится основание обратиться с ходатайством об отмене визита в город ее высочества.
Выступать с официальными заявлениями я не собирался, но говорить об этом не стал, лишь отметил:
– Подземный ход очень старый, он вполне может вести к амфитеатру, но присягнуть в этом не возьмусь. Мы… Я шёл под землей около десяти минут, в каком направлении – не знаю.
– Это должен быть амфитеатр! – решил Томас Смит и приложил холодную ствольную коробку винтовки к распухшему лбу. – Непременно!
– Проверьте, – предложил я. – Спуститесь и посмотрите сами.
– А ваш компаньон? – поинтересовался сыщик. – Он может оказаться полезен?
– Нет, – ответил я, не желая открывать тайну личности поэта, – в подземелье он не спускался и караулил вход.
– Досадно, – пробормотал Смит и поднялся на ноги. – Что ж, пришло время действовать! Я свяжусь с местной полицией и организую облаву.
– Только не упоминайте обо мне. Я буду все отрицать. Никаких доказательств моего проникновения в особняк не осталось, а в случае голословного обвинения, не обессудьте, я предам огласке ваш истинный род деятельности. Можете быть уверены – я сделаю это.
– Но… – опешил Смит. – Это же дело государственной важности!
Я даже слушать ничего не стал.
– Оставьте лавры гениального сыщика себе, – перешел от кнута к прянику. – Вы спустились в подвал, самостоятельно отыскали подземный ход и подверглись нападению заговорщиков. Пострадали в схватке, но выбрались и обратились за помощью в полицию. Устроит такой вариант?
Томас Смит задумчиво кивнул.
– Хорошо! Но если мне понадобится помощь…
– Всегда к вашим услугам! – Я вытащил из кобуры «Люгер» и протянул его сыщику. – Держите. Удар электрического разряда приварил кожух затвора к рамке. Как по мне, это будет неплохим подкреплением ваших слов.
– Да, не помешает, – кивнул Томас Смит, принимая пистолет.
Я вернул ему документы и проводил на первый этаж. Там сыщик промыл под рукомойником свои невероятные линзы, вставил их в глаза, сгреб со стола вытащенные при обыске вещи и опрометью выскочил из дома. Он так торопился, что позабыл забрать кастет и кольт. А я напоминать об этом не стал; пистолет мне еще пригодится.
Застрелиться, к примеру.
Я невесело усмехнулся, осушил стакан воды, встал у окна и долго-долго смотрел в ночь.
На душе было паскудно.
Если Смит вдруг решит все переиграть и заявит о взломе в полицию, утро я встречу в тюремной камере. Дальше вмешаются адвокаты, возможно, даже окажет протекцию маркиз Монтегю, и меня поместят под домашний арест, а потом и вовсе дело прекратят за отсутствием улик, но мало ли что случится за эти несколько часов до рассвета?
И потому я поднялся в спальню, обулся и выбрался на улицу через боковое окно второго этажа. Мягко спрыгнул на землю, через темный сквер прокрался к набережной и, немного покружив по району, отправился к Альберту Брандту. Слоняться по улицам в ожидании утра уже просто не оставалось сил.
Калитка была заперта, и я попросту перемахнул через невысокую ограду, не став беспокоить сторожа. Входная дверь дома распахнулась от легкого толчка, ступеньки деревянной лестницы легонько скрипели под ногами, но тихо-тихо, осторожные шаги никого не побеспокоили. И все же только постучался в апартаменты поэта, и дверь немедленно распахнулась, словно меня ждали.
Открыла Елизавета-Мария. С растрепанными рыжими локонами волос и в мужской сорочке, едва-едва прикрывавшей бедра. Газовый рожок светил ей в спину, лицо скрывалось в темноте, и на какой-то миг показалось, что суккуб вновь прозрела. Очень уж многозначительно она улыбнулась, освобождая проход.
– Ты всех в таком виде встречаешь? – озадачился я, переступая через порог.
Суккуб задвинула засов и прислонилась спиной к двери.
– Думаешь, я не узнаю твоих шагов? – выгнула она в притворном удивлении бровь.
Я неопределенно хмыкнул и спросил:
– Альберт спит?
– Он в кабинете, – сообщила Елизавета-Мария и добавила: – Работает.
Удивляться этому обстоятельству не приходилось: алкоголь никогда не мешал поэту сочинять стихи, в состоянии подпития он обыкновенно переносил на бумагу наброски и ощущения, а доводил их до ума уже на трезвую голову.
Я подошел к плотной занавеси, заглянул в кабинет и увидел склоненную над письменным столом спину Альберта. Он что-то быстро-быстро писал, кругом валялись смятые листы черновиков.
Не став его отвлекать, да вряд ли бы и сумел, я вернулся в гостиную к Елизавете-Марии, которая забралась на диван с ногами, нисколько не беспокоясь по поводу задравшейся сорочки. Уверенным движением она дотянулась до пепельницы на журнальном столике, взяла мундштук с ментоловой сигаретой и затянулась.
– Убедился? – спросила она, выдыхая к потолку ароматный дым.
– С каких это пор ты начала курить?
– Тлетворное влияние богемы, – спокойно ответила Елизавета-Мария.
– Уверен, ты влияешь на богему еще более тлетворно.
Суккуб рассмеялась.
– Леопольд, ты случайно не знаешь, по какой причине Альберт сегодня так… возбужден? – спросила она, намеренно выделив интонацией последнее слово.
