Вдруг распахнулась дверь, и весь облепленный грязью и глиной влетел Дмитрий Петрович.
– Никита Сокровенный! – вскричал он и кинулся обнимать поднявшегося с постели Меркулова.
– Откуда это ты? – с удивленьем спросил у него Меркулов.
И он, как Флор Гаврилов, при взгляде на приятеля, сначала подумал, что он шибко где-нибудь «загулял».
– Ты-то откуда? По твоему письму к воскресенью надобно было тебя ждать… А ты вон какой прыткий! – не слушая Меркулова, говорил Веденеев и снова принялся обнимать и целовать приятеля…
– Да не грязни же меня!.. – закричал Никита Федорыч. – Скинь пальто да сюртук… Посмотри на себя, полюбуйся, весь в глине… мокрый, грязный – юша юшей[202]. Где это тебя угораздило?
– Да вон там, – махнув рукой в сторону, ответил Дмитрий Петрович и, подсев к Меркулову на кровать, всю ее перепачкал…
– Господи! Да что ж это такое? – вскликнул Никита Федорыч, толкая его с постели. – Теперь надо все белье сменить. Скинешь ли ты грязное платье?..
– Сейчас, сию минуту! – быстро молвил Дмитрий Петрович.
А сам ни с места. В разговоры пустился.
– Зачем обманул? Обещался к концу недели, а сам как снег на голову… Тут хлопочут, стараются, как бы получше встретить его, подарки готовят, время рассчитывают по минутам, а он – прошу покорно!.. Невестины подарки ведь только к субботе поспеют.
– Какие подарки? Что за невеста? – вскликнул Меркулов, а сам весь покраснел.
– Как «что за невеста»?.. Отлынивать вздумал, отрекаться?.. Нет, брат, шалишь – этого нельзя, – весело смеясь, говорил Дмитрий Петрович. – По нем тоскуют, убиваются, ждут его не дождутся, а он: «Что на невеста?» Завтра же нажалуюсь на тебя Лизавете Зиновьевне.
– Да с чего ты?.. Кто тебе сказал?.. – в изумленье спрашивал Никита Федорыч, а сам думает: «Как же это так? Никому ведь не хотели говорить, и вдруг Митенька все знает».
– Кто сказал? – молвил ему в ответ Веденеев. – Первый сказал мне Зиновей Алексеич, потом Татьяна Андревна, потом сама Лизавета Зиновьевна, и… Я ведь с ними еще до письма твоего познакомился. В лодке катались, рыбачили… Сегодня в театре вместе были… Ну молодец же ты, Никита Сокровенный!.. Сумел невесту сыскать!.. Это Бог тебе за доброту… Право!
И снова принялся обнимать приятеля и тут совсем его перепачкал и вдобавок чуть не задушил в медвежьих своих объятиях.
– Да ты стой!.. Стой, говорят тебе!.. Все кости переломал, – изо всей мочи кричит Меркулов, не понимая, с чего это Веденеев вздумал на нем пробовать непомерную свою силу. – Разденешься ли ты?.. Посмотри, как меня всего перепачкал… Ступай в ту комнату, переоденься… На вот тебе халат, да и мне по твоей милости надо белье переменить.
И, вынув чистое белье, Меркулов стал переодеваться и приводить в порядок постель.
– Где ты до сей поры пропадал? – спросил он между тем Веденеева.
– Говорят тебе, в театре был с Дорониными, – кидая на пол грязное платье, отвечал Дмитрий Петрович. – На-ка вот спрячь под замок, Никита Сокровенный, – прибавил он, надевая халат и подавая Меркулову толстый бумажник.
– Театр-от в первом часу еще кончился, а теперь четвертый скоро, – принимая бумажник, молвил Меркулов.
– Из театра со всей твоей нареченной родней к тезке к твоему поехали, к Никите Егорову, – сказал Дмитрий Петрович. – Поужинали там, потолковали… Час второй уж был… Проводил я невесту твою до дому, зашел к ним, и пошли тут у нас тары да бары да трехгодовалы; ну и заболтались. Не разгони нас Татьяна Андревна, и до сих бы пор из пустого в порожнее переливали.
– Стой! – перебил Меркулов. – Разве не знали там, что я приехал?
– Да как же было узнать-то? Святым духом, что ли? – молвил Дмитрий Петрович.
– Да ведь я два раза там был, записку оставил, – сказал Меркулов. – Наказывал коридорному, как только воротится Зиновий Алексеич, тотчас бы подал ему записку. Еще на чай дал ему.
– Никакой записки не подавали, и никто про тебя не сказывал, – молвил Веденеев. – Воротились мы поздненько, в гостинице уж все почти улеглись, один швейцар не спал, да и тот ворчал за то, что разбудили. А коридорных ни единого не было. Утром, видно, подадут твою записку.
– Ах он, скотина, скотина! – заочно принялся бранить Никита Федорыч коридорного, быстро ходя крупными шагами из угла в угол по номеру.
– А ты слушай, что дальше-то со мной было, – продолжал Дмитрий Петрович. – Поехал я домой – хвать, на мосту рогатки, разводят, значит… Пешком было хотел идти – не пускают. «Один, говорят, плашкот уж совсем выведен». Нечего делать, я на перевоз… Насилу докликался князей[203], пошел к лодке, поскользнулся да по глине, что по масленичной горе, до самой воды прокатился… Оттого и хорош стал, оттого тебя и перепачкал. А знаешь ли что, Никита Сокровенный?..
– Что?
– Хорошо бы теперь холодненького. Поздравить бы надо тебя с нареченной… Как думаешь?
– Где ж теперь взять его? – отозвался Меркулов.
– Мое дело. Всех перебужу, а надо будет, до самого хозяина доберусь.
– Оставим до завтра… Теперь все заперто.
– Экая важность, что заперто!.. – вскликнул Дмитрий Петрович. – Были бы деньги, и в полночь, и за полночь из земли выкопают, со дна морского достанут… Схожу распоряжусь… Нельзя же не поздравить.
И, не слушая Меркулова, пошел вон из номера. Исходил он все коридоры, перебудил много народа, но, чего искал, того не достал. И бранился с половыми, и лаской говорил им, и денег давал – ничего не мог поделать. Вспомнил, что в номере у него едва початая бутылка рейнвейна. И то хорошо, на безрыбье и рак рыба.
– Видишь! – вскликнул он, входя к Меркулову и поднимая кверху бутылку. – Стоит только захотеть, все можно доспеть!.. Холодненького не достал – так вот хоть этой немецкой кислятиной поздравлю друга любезного… Ай, батюшки!.. Как же это?.. Посудины-то нет… Из чего пить-то станем?.. А!.. Нашел!
Схватил стакан, что возле графина с водой стоял, сполоснул другой, что на чайном приборе был, и налил оба до краев.
– Здоровье жениха с невестой!.. Ура!.. – во всю мочь закричал Веденеев.
С обеих сторон в соседних номерах послышалось ворчанье, но Веденеев не унялся… У соседей послышалась брань… Кто-то, наконец, в дверь кулаком стал колотить.
– Безобразники!.. Пьяницы, черт бы вас побрал!.. Ночи на вас нет!.. Ишь разорались, беспутные!.. Проспаться не дадут!.. – неистово охрипшим голосом кричал спросонья какой-то сильно, должно быть, подгулявший купчина.
– Ай вай мир!.. Да это зе никак невозможно!.. Да это зе ни на цто не похозе! – резким гортанным голосом, судорожно кашляя и тоже колотя в дверь рукой с другой стороны, кричал какой-то жидок. А за ним подняли «гевалт» и другие сыны Авраама, ровно сельди в бочонке набитые в соседнем номере.
– Не кричи, – сказал Меркулов Дмитрию Петровичу. – Слышишь, всех перебудил…
– Не стану, не стану! – вполголоса заговорил Веденеев. – Это я ведь с радости… Поцелуемся, Никита Сокровенный!
И опять принялся тискать в объятиях Никиту Федорыча. Тот насилу освободился от его восторгов.
– Да что ты такой? – спросил Меркулов. – Никогда таким я тебя не видывал… О деле даже спросить его нельзя.
– Дела завтра… Или нет – послезавтра… Просить буду, в землю поклонюсь, ручки, ножки у тебя расцелую!.. Ты ведь друг, так смотри же выручай меня… Выручай, Никита Сокровенный!.. Вся надежда на тебя.
И, крепко обняв Меркулова, закричал:
– Удружи, не дай с тоски помереть. По гроб жизни не забуду!.. Голубчик!
Снова раздалась хриплая брань подкутившего купчины, снова завизжали горластые чада Израиля.
– Передохнуть бы вам! – плюнув на жидовскую сторону, вскликнул Дмитрий Петрович. – Дай ты мне, Никита Сокровенный, честное слово, что безо всяких отговорок исполнишь мою просьбу.
– Какую? – спросил Меркулов.
– Завтра скажу, а еще лучше – послезавтра, – волнуясь, говорил Веденеев. – А теперь вот что – слушай: не пособишь – петлю на шею, удавлюсь!.. Да!..
– Ты пьян, Митенька?
– И вовсе не пьян. И нисколько даже не выпивши… После скажу, после… Дай только слово, что исполнишь просьбу… Эх, Никита Сокровенный!.. Такое дело, такое… Ну да пока помолчим… А теперь покончим бутылочку.
И, разлив по стаканам оставшееся вино, Веденеев вскликнул восторженно:
– За благополучный конец нашего дела!
– Про тюленя говоришь? – спросил у него Меркулов.
– Сам ты тюлень! Я ему, как другу, про всю свою участь, а он про тюленя! – вспыльчиво вскликнул Дмитрий Петрович. И плюнул даже с досады.
– Да говори толком, что за дело такое? – сказал Никита Федорыч.
– Завтра скажу, – ответил Веденеев и сильно нахмурился.
– Хорошо, – молвил Меркулов. – А теперь скажи насчет тюленя. Как цена?.. Завтра поутру придется мне одно дельце покончить…
– Два рубля шесть гривен, – недовольным голосом сквозь зубы процедил Дмитрий Петрович.
– Как? – с места даже вскочив, вскликнул Меркулов. – Два шесть гривен?.. Быть не может!..
