Рикхен, огорченно посмотрев на него, сказала:
— Георг, не обижайся, но это было глупо с твоей стороны.
— Я мог и хотел бы, но не имею права здесь оставаться.
— Вальдрих, вы это всерьез? Вы добьетесь того, что я до конца жизни буду обижаться на вас.
— А вы хотите моей смерти, если принудите меня быть гостем на вашей свадьбе?
— Вам никогда не придется быть гостем на моей свадьбе. Кто вам сказал, что я согласилась?
— Вы не можете отказать.
— О Боже мой, но я ведь не могу сказать «согласна»! — воскликнула девушка и закрыла лицо руками. Вальдрих с затаенной болью смотрел на нее. Впервые они в своем разговоре наедине затронули эту тему, хотя она никогда и не выходила у них из головы. На последнем дне рождения, когда они впервые были напуганы возможностью или неизбежностью стать не теми, кем в своей юношеской непосредственности продолжали они себя считать, им открылось, какое чувство привязывает их друг к другу. Эти три предательских праздничных поцелуя заставили их взглянуть друг на друга иными глазами. Оба поняли, что любят и любимы, не нуждаясь в признаниях. Спокойный, все приукрашивавший свет дружбы внезапно превратился в пламя. Оба пытались скрыть это, но тем самым только разжигали его.
Некоторое время спустя Вальдрих снова зашел к ней и чистосердечно спросил ее:
— Рикхен, нам уже нельзя относиться друг к другу по-прежнему?
— Вальдрих, разве мы можем стать друг для друга не теми, кем были прежде?
— Можем ли? Могу ли я? Это невозможно. Ах, я сам не знал, Рикхен, в чем было мое счастье. Только теперь я понял, что если потеряю тебя, то буду сам для себя потерян.
— Ты — потерян, Георг? Не говори так, не заставляй меня страдать. Это ужасные слова! Не повторяй их больше!
— Но если он приедет?
— Бог не оставит нас в беде. Поверь мне, Георг: в тысячу раз охотнее я бы обручилась с «мертвым гостем». Но обещай, что ты не скажешь этого ни папе, ни маме. Я скажу им об этом сама, когда придет время. Вот тебе моя рука, Георг, и можешь не волноваться.
Он взял ее руку в свою и покрыл ее поцелуями.
— От вашего слова теперь зависит вся моя жизнь, фрейлейн! — сказал Вальдрих. — Я не смел даже надеяться на какое-нибудь обещание, но теперь принимаю его от вас, и если вы нарушите свое слово, то сломаете мою жизнь.
— И теперь вы снова будете радостны и счастливы?
— Ах, я никогда еще не был так счастлив, как сейчас!
— Ступай же! — воскликнула Фридерика. — Мама заждалась тебя. Ступай, а я тем временем займусь своим туалетом и вскоре присоединюсь к вам.
Фридерика стала подталкивать его к выходу, но у самой двери разрешила поцеловать себя на прощание. Опьяненный от восторга, Вальдрих вышел из комнаты и сразу направился к госпоже Бантес, чтобы сообщить ей о решении Фридерики. А девушка, не помня себя от счастья, опустилась в кресло и, воспарив в своих радостных мечтах, забыла о поездке. Напрасно ждала ее во дворе коляска. Не выдержав, госпожа Бантес решила сама пойти за дочерью. Та сидела в мечтательной позе, склонив увитую белокурыми локонами головку на грудь и сложив руки на коленях.
— О чем ты тут размышляешь? Или ты молишься? — спросила мать.
— Я разговаривала с Богом.
— Как ты себя чувствуешь?
— Как ангел в Божьем царстве.
— Ты это всерьез, Рикхен? Похоже, ты плакала?
— Да, я плакала. Но теперь я счастлива, мама. Ступайте к коляске. Мне осталось только надеть шляпу.
Она взяла шляпу и подошла к зеркалу, под которым лежала розовая шелковая лента, повязанная Вальдрихом на именинную арфу. Девушка взяла ее и завязала на талии на манер банта.
Легенда о «мертвом госте»
На следующий вечер в доме Бантесов состоялось традиционное открытие зимнего салона (в других городах это называется вечеринкой, званым вечером, чаепитием и т. п.). Лучшие семьи городка, любезно и без излишних церемоний, по очереди принимали у себя каждую неделю зимы гостей и за пением, музыкой, разговорами, веселыми играми и шутками коротали длинные зимние вечера. Впрочем, следует заметить, что под играми подразумевались, не карты, которые обычно служили жалким развлечением людям, не умеющим найти компромисс между злословием и скукой в увлекательной светской игре.
В тот вечер у Бантесов и речи не могло быть о пении и музицировании, не говоря уже о шутках и играх. Дело в том, что этой зимой присутствующие впервые собрались вместе, и всем было что сказать друг другу. Учитывая, что через три дня наступал первый адвент, нетрудно было догадаться, что самую обильную пищу для разговоров должен был дать «мертвый гость». Юные фрейлейн морщили носики или разыгрывали скептиков. Кое-кто из них радовался отсутствию жениха, которым, возможно, не пренебрегли бы после адвента; кое у кого сжималось сердце от страха при мысли о том, кому оно принадлежало. Женщины старшего возраста по итогам зрелых размышлений сошлись на том, что история о «мертвом госте» не могла быть от начала и до конца высосанной из пальца. Молодые господа — все без исключения — были настроены скептически. Некоторые втайне желали, чтобы «мертвый гость» пришел и испытал их мужество. Кое-кто из старообразных господ грозил пальцем в сторону молодых бахвалов. К ним присоединились некоторые молодые женщины — и поводов для подтрунивания, обмена колкостями и озорного смеха было более чем достаточно.
— Однако, — наигранно-сердитым голосом воскликнул господин Бантес, — что это за занятие вы нашли себе? Куда ни сунься — кругом только и разговоров, что о «мертвом госте». Разве это лучшее развлечение для моих живых гостей? Гоните прочь этот вздор — вот что я вам скажу. Разговаривайте нормально! И чтобы я не слышал никакого шушуканья по углам и никакого перешептывания о мертвом!
— И я того же мнения! — сказал окружной сборщик налогов. — Лучше уж самая примитивная игра в фанты! Если бы в Хербесхайме также мало боялись живых гостей, как визита раз в сто лет мертвого, то ручаюсь: никто бы не смог свернуть шейки нашим красоткам.
— Хотелось бы знать, как появилась на свет эта глупейшая историйка, — произнес молодой муниципальный чиновник, — к тому же сама легенда стара как мир: до нас не дошла ни одна деталь, которую можно было бы обыграть в каком-нибудь романе или балладе, чтобы извлечь из нее хотя бы такую пользу.
— Как раз напротив, — возразил Вальдрих, — легенда о «мертвом госте» в ее полном варианте, то есть в том виде, как мне рассказал ее один старый охотник, очень длинна и может показаться сегодня чересчур скучной. Именно поэтому ее никто не помнит — и нечего об этом жалеть.
— Как! Вы еще помните эту историю? — в один голос воскликнули многие гости.
— Кое-что смутно припоминаю, — ответил Вальдрих.
— О, вы должны нам ее рассказать! — стали упрашивать его девушки. — Пожалуйста, ну пожалуйста, вы просто обязаны нам ее рассказать!
Ему не помогли никакие отговорки и извинения. К тому же к просьбам женщин присоединились и господа. И вот, наконец, стулья были сдвинуты вместе, и Вальдрих неохотно согласился рассказать легенду в том виде, в каком она дошла до него в пересказе старого охотника. Чтобы сделать историю поинтереснее, он, как сумел, приукрасил ее, поскольку рассказывал экспромтом.
«Уже прошло целых двести лет, — начал он свой рассказ, — с тех пор, как разгорелась Тридцатилетняя война, и курфюрст Фридрих Пфальцский украсил свою голову короной богемского королевства. В свою очередь, кайзер и курфюрст Баварии, объединив под своим началом всех католиков Германии, отправились в поход, чтобы отвоевать ее обратно. Решающее сражение произошло у Белой горы под Прагой. Курфюрст Фридрих проиграл и битву, и корону. Быстрее ветра весть об этом облетела всю Германию. Все католические города восторженно радовались поражению бедного Фридриха, который посидел на троне всего лишь несколько месяцев, за что его прозвали „зимним королем“. Всем было известно, что он, переодевшись и с небольшой свитой, бежал из Праги.
Это было известно и нашим дорогим предкам в Хербесхайме двести лет назад. Они так же любили тогда поболтать о разных новостях в масштабе юрода или государства, как и мы — их внуки. Правда, они были тогда не то чтобы религиознее, а, скорее, неистовее в вере. Так что радость по поводу поражения и бегства „зимнего короля“ была такой же необузданной и, пожалуй, еще более бурной, чем наша — в связи с поражением и бегством императора Наполеона пару лет назад.
Так вот, три очаровательных девушки сидели однажды вместе и болтали о „зимнем короле“. Они были старыми подругами, и у всех троих был жених — то есть каждая имела своего жениха, иначе они бы не были подругами. Одну звали Вероника, другую — Франциска, а третью — Якобея.
— Нельзя было давать улизнуть из Германии королю еретиков! — сказала Вероника. — Пока он жив, будет жить и изрыгать зло и чума лютеранства.
