здание, пристав смог лишь описать скот Шарыпова990.
В судебной палате Шарыпов был признан виновным в нападении на сотрудников полиции и воспрепятствовании исполнению судебного решения и приговорен к четырем месяцам лишения свободы991. Четверо его родственников были оправданы. В случае с женой и младшим братом Шарыпова доказательства оказались слишком скудными, чтобы обвинение могло доказать их вину; в отношении его тестя и тещи обвинения были выдвинуты, но суд сословных представителей признал стариков невиновными992.
Это дело еще раз подчеркивает важнейшие темы данной книги, включая роль формальных доказательств и законности. Оно также показывает растущее влияние государства, чья правоохранительная система была призвана регулировать деревенские споры (например, между кредитором Губайдуллиным и заемщиком Шарыповым); это дело отражает и повседневный характер межкультурного взаимодействия, в котором внутриконфессиональная солидарность отнюдь не была само собой разумеющейся (не имело значения, что кредитор и сотский, как и заемщик, были татарами-мусульманами). Кроме того, этот случай указывает на многообразие форм сопротивления. Экономические условия в татарских общинах были тяжелыми, и уплата или неуплата долга могла быть вопросом жизни и смерти (хотя случай Шарыпова не был столь драматичным, как в некоторых семьях, описанных Лаврским; его семья владела скотом и состояла из трудоспособных людей). В таких условиях случаи сопротивления властям не обязательно означали неприятие государства и его институтов. Иногда государство играло роль арбитра, за что оно могло подвергаться нападкам со стороны вовлеченных сторон. Рост числа таких дел в Казани в 1870–1880‐х годах (как следует из материалов судебной палаты) был во многом связан с экономическими трудностями и изменением форм управления, о которых говорилось выше, в том числе с возросшим присутствием государства в повседневной жизни.
В то же время архив судебной палаты свидетельствует о резком росте числа и масштабов коллективного сопротивления требованиям государства по всей Казанской губернии зимой 1878 и в течение большей части 1879 года. Многие из этих случаев неповиновения были связаны с, казалось бы, незначительными требованиями. Даже установка указателей могла вызвать волнения: например, в ноябре 1878 года 11 татарских крестьян Чистопольского уезда были привлечены к ответственности за сопротивление властям: они отказались выполнить приказ полиции, предписывавший им установить на въезде в деревню информационный столб с названием деревни и количеством жителей; двое из них также оскорбили станового пристава и нанесли телесные повреждения полицейскому стражнику и сельскому старосте993.
В последующие месяцы случаи бойкота и сопротивления приобрели массовый характер. В частности, быстро распространились отказы избирать сельскую полицию и пожарных. В декабре 1878 года крестьяне села Большие Тиганы Спасского уезда отказались избирать своих десятских и пожарных на следующий год994. В течение последующих недель в деревню приезжали различные представители правоохранительных органов, которые пытались выяснить причины неповиновения, найти зачинщиков и убедить местных жителей изменить свое решение. Однако все усилия и уговоры ни к чему не привели. Жители деревни настаивали на том, что выборы не нужны995. Они добавили, что отправили в Санкт-Петербург петицию, в которой просили власти отменить требование о предоставлении личной информации: например, сведений о страховании от пожара, списков избранных стражников и полицейских и т. д.996 Они также заявили, что не собираются проводить новые выборы до получения ответа. Тем не менее, даже когда в мае 1879 года полиция передала жителям Больших Тиганов (отрицательный) ответ, они сообщили, что просто подадут новое прошение.
Поскольку суд не мог привлечь к ответственности целую деревню, следователь потребовал более детального расследования, чтобы найти зачинщиков. В ходе очередного допроса в июне 1879 года из показаний волостного старшины, бывшего полицейского стражника деревни и двух крестьян (все татары) удалось выяснить следующее: сельский староста Абдул Халим Бурханов, будучи в октябре 1878 года в гостях у родственников в деревне Муллина, наткнулся на книгу, содержащую тревожные новости: предположительно, в ней говорилось, что правительство планирует повесить церковные колокола и крестить местных татар на сельском сходе997. Чтобы провести крещение, властям нужен был список с именами местных жителей. Именно поэтому Бурханов собрал деньги на прошение о прекращении всякой корреспонденции, содержащей личную информацию. Даже после того как прошение было отклонено, он не сдавался, говоря людям, что лучше отдать деньги на вторую петицию, чем подвергнуться крещению. Сам Бурханов на допросе у следователя утверждал, что не призывал никого к неповиновению; его задача как сельского старосты — созывать сходы, и именно старики настаивали на том, чтобы в селе не проводились выборы до получения ответов на их прошения998. Тем не менее на основании показаний других людей полиция арестовала Бурханова за распространение «ложных слухов» с целью подстрекательства к неповиновению999. Хотя из материалов дела неясно, что с ним было дальше, весной следующего года судебная палата приговорила 17 крестьян из Больших Тиганов к 16 месяцам заключения в смирительном доме за подстрекательство к сопротивлению властям1000. По мнению сословных представителей, было собрано достаточно доказательств того, что эти крестьяне подстрекали других к неповиновению.
Дело Больших Тиганов добавляет еще один важный аспект. В отличие от спонтанного нападения на землемера, здесь главные причины не были социально-экономическими (хотя экономические трудности могли способствовать враждебной атмосфере). В конце 1870‐х годов совпали два события, которые способствовали мобилизации по этнорелигиозному признаку: возобновившаяся борьба за миссионерскую деятельность и против отступничества, а также более широкий геополитический контекст (в частности, Русско-турецкая война 1877–1878 годов, а также продолжающиеся конфликты на Кавказе и в Центральной Азии).
К 1865 году регион охватила новая волна вероотступничества, поскольку татары, принявшие крещение ранее, теперь хотели снова принять ислам1001. Власти обычно отвечали на их просьбы жесткими принудительными мерами, поскольку отступничество от православия было уголовно наказуемым деянием (до 1905 года). Целые деревни насильно повторно крестили или ссылали в Сибирь по решению властей1002.
Начало войны усугубило взаимные подозрения и придало им новую остроту. Широко распространялись гравюры и другие иллюстрации, представляющие конфликт между Российской и Османской империями как «священную войну», а статьи в прессе регулярно ставили под сомнение лояльность мусульманского населения России1003. Максимум, с чем сталкивалась полиция, — это случаи тихих проявлений проосманских симпатий, однако власти продолжали опасаться появления мусульманской «пятой колонны»1004. Еще до войны, в декабре 1876 года, в условиях роста напряженности на Балканах жандармы Самарской губернии начали рассматривать обычную религиозную практику как потенциальный признак измены:
Татары, сочувствуя своим единоверцам туркам, проявляют свои симпатии усиленным молением в мечетях. Моления проходят 5 раз в день, и хотя обряд моления они совершают, насколько
