законы, были также поводом для восхищения со стороны русских консерваторов. Как утверждал «Русский вестник», Скарятин «высоко держал знамя правительственной власти <…> умеряя заносчивость новых учреждений», когда чересчур либеральный новый порядок достиг Казани1051.
Как я уже отмечал в третьей главе, губернатор выразил свое неприятие нового порядка Кони, первому прокурору Казанского окружного суда. Кони утверждал, что со временем губернатор привык сотрудничать с новыми судами и «в значительной степени ограничил свои самовластные привычки»1052. Губернатор стал внимательно следить за ходом уголовных процессов и даже за свой счет установил в гражданском отделении суда кресла и покрыл пол тканью1053. Однако ревизия работы административных органов Казани в начале 1880‐х годов пришла к выводу, что Скарятин упорно игнорирует жалобы на полицию, подаваемые простыми людьми или прокуратурой окружного суда1054. Проблема заключалась в том, что «заявления, жалобы и донесения о медленности, нерадении и неправильных действиях чинов полиции <…> рассматриваются и разрешаются в Канцелярии Губернатора, причем только некоторые из них передаются по принадлежности в Губернское Правление»1055. Иными словами, губернатор последовательно присваивал себе полномочия, принадлежащие губернскому правлению. То, что Скарятин пользовался бóльшим количеством полномочий, чем официально имел, проявлялось и в других вопросах. Формально к 1860‐м годам губернаторы отвечали лишь за полицию и безопасность, поскольку большинство других своих функций они утратили. Действительно, к началу 1880‐х годов, за исключением дел против чиновников, влияние губернаторов на административные и судебные дела было оценено как «незначительно<е>»1056. Тем не менее в той же ревизии было установлено, что Скарятин считал «подсудным себе дела всех административных учреждений в губернии, а потому приним<ал> к своему рассмотрению прошения и жалобы самого разнообразного содержания»1057. События 1878 года подчеркивают, что Скарятин не нуждался в судах для осуществления правосудия.
Как же начались волнения? В январе 1878 года Казанское губернское по крестьянским делам присутствие опубликовало небрежно составленную брошюру с инструкциями для деревень. Помимо многих других обязательств, в брошюре содержались правила строительства колокольных башен и других средств противопожарной безопасности, а также инструкции по преподаванию Закона Божьего в школах (статья 43) и сбору денег на содержание церквей (статья 47). Эти инструкции были разосланы во все волостные правления Казанской губернии для распространения среди сельских старост летом 1878 года. В районах, населенных преимущественно татарами, старосты не решались их обнародовать, опасаясь, что эти указания могут быть истолкованы как шаги по насильственному обращению в христианство. Эти опасения имели смысл в контексте, описанном в предыдущей главе: новая волна вероотступничества среди волжских татар, подавленная местными и центральными властями, а затем повышенная степень недоверия к татарам во время Русско-турецкой войны. Судебные протоколы и отчет губернатора о событиях показывают, что беспорядки следует рассматривать на фоне этой борьбы за веру и против обращения1058. Так, на суде над предполагаемыми зачинщиками беспорядков адвокат защиты в своей речи подчеркнул недавнюю историю крещения татар без их ведома1059.
Существует мало доказательств того, что новые правила действительно были направлены на обращение мусульман. Однако они отражают противоречивый характер имперского правления во второй половине XIX века. Настойчивость в принятии новых правил пожарной безопасности была одним из многих способов, с помощью которых администрация стремилась рационализировать и модернизировать сельскую жизнь. Губернатор Скарятин был одержим идеей пожарной безопасности1060. Его озабоченность была вполне объяснима, поскольку пожар был одним из самых распространенных и разрушительных явлений в сельской России1061. В 1878 году Скарятин в своем ежегодном отчете сообщил в Петербург, что в Казанской губернии произошло 796 пожаров (750 из них в сельской местности), в результате которых сгорели тысячи зданий1062. Для предотвращения распространения пожаров он ввел правила, включая минимальные расстояния между зданиями, правила посадки берез, требование иметь наготове противопожарные средства и круглосуточно нести караульную службу1063. И сельское население, и полиция, которая должна была следить за соблюдением этих правил, воспринимали его усилия как «слишком обременительные»1064.
Таким образом, эти инструкции не свидетельствуют о репрессивном отношении к меньшинствам, а лишь отражают некоторые из основных забот Скарятина. Что касается религиозных требований, то отсутствие различий между религиозными группами может быть истолковано как часть современного, в основном недискриминационного подхода к имперским подданным. Тем не менее существуют и другие возможные интерпретации. Не исключено, что отсутствие дифференциации было вызвано просто ограниченностью ресурсов и невнимательностью. В 1881 году сенатор Ковалевский отметил нехватку персонала в Казанском губернском по крестьянским делам присутствии, пожаловавшись, что рядовые члены присутствия имеют и другие административные функции и часто проживают не по месту службы: «В уездном по крестьянским делам присутствии большею частью никого, кроме наемных писцов, нельзя застать»1065. Он даже пришел к выводу, что это ведомство, сформированное из людей, у которых слишком много других обязанностей, должно быть упразднено в ближайшие несколько лет1066. Другими словами, отсутствие специальных положений для татарского населения вполне могло быть результатом административной оплошности.
Школьный инспектор В. В. Радлов и его начальник П. Д. Шестаков называли корнем этой проблемы неосторожность администрации; работники администрации позабыли «о том, что в этой губернии до полумиллиона татар магометан и что <…> инструкция <…> в некоторых пунктах совершенно неприменима к многочисленному магометанскому населению»1067. В ноябре 1878 года власти признали свой «промах», объяснив, что статья 43 (и некоторые другие) не относится к татарским общинам и что церкви, упомянутые в статье 47, следует в данном случае считать мечетями1068. Но было уже поздно. Слух о том, что татар вскоре будут крестить под новыми колокольнями и что об этом говорится в предписаниях, тайно принятых сельскими старостами с целью получения вознаграждения, уже укоренился1069.
В ответ некоторые деревни подали прошения в защиту своей веры. Мейер утверждает, что эти петиции свидетельствуют о растущей значимости исламского дискурса в татарских общинах1070. Однако объявление колокольных башен «неисламскими» тоже являлось риторическим приемом. Крестьяне сомневались в заверениях местных властей, что предписания не связаны с насильственным обращением в христианство, и поэтому в петициях использовали формулировки, подтверждавшие их доводы. В общинах, где употребление водки было распространено в повседневной деревенской жизни (о чем свидетельствуют косвенные доказательства многих судебных дел, приведенных в этой книге), неприятие определенных изменений или поведения как «неисламских» не обязательно основывалось на религиозных потребностях, а могло быть основано на практических соображениях.
В других деревнях принимались более радикальные меры. В связи со слухами об инструкциях, сельских старост и других местных чиновников избивали и смещали, громили
