– А ты точно знаешь, что пора? – пробормотала я.
– Чем раньше мы выйдем, тем больше мы успеем, правда ведь?
Правда, правда. Встаю. Уже встала.
Из ванной я тоже вышла свежей и красивой: короткие темные волосы уложены, макияж умелый и неброский, жемчужно-серое платье из тонкой шерсти легко схватывает фигуру, нитка жемчуга мягко светится в V-образном вырезе воротника.
Я ожидала, что Джонатан восхитится. Но он, окинув меня внимательным взглядом, сказал:
– Не годится. Извини, надо было тебя сразу предупредить: мы едем на Брайтон-Бич. У меня есть адрес.
– Вот, а ты говорил, что прилично зарабатывающие люди там не живут!
– Профессор, то есть зять Колесниковой, живет с семьей в Кливленде. Это вообще другой штат. А сама Колесникова приехала по программе эмиграции и пользуется социальной помощью. Таких, как она, и селят на Брайтоне… И там тебе не придется играть английскую леди. Так что оденься попроще, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания…
Как вы представляете себе улицу? Любую улицу, улицу вообще? По сторонам дома, внизу дорога, сверху небо? Я тоже.
Поэтому я сильно удивилась, когда увидела улицу без неба. Улицу с крышей.
Над Брайтон-Бич проходил метромост. Помимо того, что он почти полностью закрывал небо, он еще и грохотал колесами, скрежетал вагонами, визжал тормозами. Помимо шума, он еще и пылил во все стороны. Помимо пыли, он еще был чудовищной железной конструкцией, монстром, захватившим в плен улицу.
На этой улице жили русские люди. Глотали пыль, слушали грохот, смотрели из верхних этажей на тормозящие вровень с окнами поезда.
Но, кажется, они всего этого не замечали. Привыкли, должно быть. Они ходили по улице, сидели в кафе, звонили из телефонов-автоматов, наведывались в магазины – везде слышна была русская речь, везде висели вывески на русском языке. В закутке продавали квас и пирожки. В магазине лежала селедка, соленые огурцы, квашеная капуста, черный хлеб… Висело объявление: «Здесь принимаются талоны на питание». В кафе висело переходящее красное знамя какому-то коллективу с портретом Ленина. В обрывках разговоров, долетавших со всех сторон до меня, повторялась одна и та же фраза: «Нашел работу?» Лица моих бывших соотечественников на этом континенте были такими же озабоченными, как и лица тех соотечественников, которых они покинули в России…
Найдя белый трехэтажный, кривоватый домишко, мы поднялись на второй этаж. Нам повезло: Колесникова оказалась дома. Это была крупная, румяная, полная женщина, из тех, которых называют «гренадерша». Просторная кофта и широкие брюки скрывали очертания тела, но оттого, что кофта вздымалась на необъятной груди и потом спадала во все стороны, сохраняя стартовый объем, Колесникова мне показалась размером со средний шкаф. И этот шкаф стоял в проеме двери и вопросительно глядел на нас.
– Здравствуйте… Вы Колесникова Наталья Семеновна? – уточнила я на всякий случай.
– Я. А вы кто такие будете? – Голос у нее был такой же объемный, как и тело.
– Меня зовут Ольга Самарина.
Я удостоилась пристального взгляда.
– А это Джонатан Сандерс.
Шкаф не колыхнулся. Настороженный взгляд изучал нас, причем меня – с особой тщательностью. Мне подумалось, что мое имя ей о чем-то говорит. Но пришлось смирить свое нетерпение – сначала надо было расположить Наталью Семеновну к разговорам.
– А документы у вас есть?
Я протянула ей наши паспорта – вылетая из Москвы по английскому паспорту, я предусмотрительно захватила свой русский и теперь вложила его в руки недоверчивой и осторожной Колесниковой. Она заглянула в каждый паспорт, снова задержавшись с особенным вниманием на моем, и вернула мне.
– И что вам надо от меня? – спросила она не слишком приветливо.
– Мы к вам по очень важному делу.
– Какому?
– Наталья Семеновна, я не могу так сразу объяснить, это долго, это целая история… Может, вы позволите нам пройти?
– Мне надо уходить.
Она уперла большие, полные руки в дверную раму, словно давая понять, что пропускать нас в дом она не собирается. Не знаю, чего могут люди опасаться, живя на Брайтоне, но она была крайне настороженна и готова к отпору.
Глядя на ее руки, я не к месту подумала, что они всю жизнь принимали младенцев, рождавшихся на свет… Должно быть, им было уютно и надежно в этих сильных, больших руках.
– Поверьте, это очень важно!
– Откуда вы знаете мое имя?
– Мне Людмила Куркина, невестка Елены Петровны, о вас говорила.
– Куркина?.. Вы откуда, из Москвы?
– Вчера вечером только прилетели.
– А этот, – кивнула она на Джонатана, – Сандерс или как его, – тоже из Москвы?
– Вообще-то он англичанин, но мы были вместе в Москве…
– Он тебе кто? – Она снова мотнула головой в сторону Джонатана, который, кажется, забавлялся, слушая этот допрос – слова ему были непонятны, но то, что это допрос, – понятно вполне.
– Он мне – друг.
– Друг? В каком смысле?
– В самом прямом: друг.
– А адрес мой как нашли? У ней нет моего адреса, у Людмилы!
– В справочной эмигрантской службы, – быстро сказал Джонатан, среагировав на слово «адрес». – Вы по-английски понимаете?
– Понимаю, когда нужно, – отрезала Колесникова.
То есть примерно одно слово из десяти, рассудила я. Поэтому я объяснила на всякий случай:
– В справочной эмигрантской…
– Я же сказала, что понимаю! – осекла меня Колесникова. – Это значит, мой адрес так легко найти?
А черт его знает, легко или нет! Но не могу же я рассказывать ей про дядю Уильяма, который работает в английской разведке! К тому же она, кажется, не слишком обрадовалась факту, что кто-то ее нашел.
Я в ответ просто пожала плечами, ничего не сказав.
– Куркина, говоришь… И зачем это я вам понадобилась?
– Наталья Семеновна, мы к вам пришли с самыми мирными намерениями, я вас уверяю… Если вы не хотите пустить нас в дом, то пойдемте куда-нибудь, где можно поговорить спокойно! Поедемте к нам в гостиницу или пойдемте в кафе, но только, прошу вас, не отказывайтесь выслушать нас!
Колесникова взглянула на часы. Я тоже. Было уже полпервого – пока мы протискивались в бесконечных пробках из одного конца Нью-Йорка в другой, пока я крутилась во все стороны на Брайтон-Бич, глазея на диковинную улицу и суя нос во все лавки, кафешки и лотки, балдея от всех этих названий по-русски, вроде «Золотого ключика» или «Чародейки», – прошло немало времени и приблизился обеденный час.
– Мы можем пригласить ее пообедать в хороший ресторан? – шепнула я Джонатану.
В ответ он кивнул утвердительно.
И, словно угадав мои мысли – или просто поняв мои слова, – Колесникова сообщила:
– Я обедать иду.
– Мы вас приглашаем! – заторопилась я. – В хороший ресторан!
Она ломаться не стала. «Ждите здесь», – бросила она нам и прикрыла дверь своей квартиры за собой. В мелькнувший просвет я увидела кусочек убогого интерьера и подумала, что не столько опасения, сколько неловкость за вид своего жилища вызвала отказ Колесниковой пустить нас к себе.
Пятнадцать минут спустя Колесникова появилась неожиданно нарядная, причем одетая не без вкуса. Из-под расстегнутой дубленки были видны темные, хорошо отглаженные брюки, шерстяной кардиган, шейный шелковый платок. От нее пахло «Клима» – любимыми духами советских женщин. Должно быть, привезла с собой, из старых запасов, когда ей, как и матери Кости, дарили духи и коробки конфет… Тут ей французские духи вряд ли по карману.
Вид у Натальи Семеновны был несколько торжественный. Выход в хороший ресторан – это было для нее событием. Если она и любила хорошие рестораны, то это тоже осталось в прошлом – здесь она, наверное, жила по тем самым загадочным талонам, объявления о которых я видела в магазинах.
Что ж, если наше приглашение оказалось ей по вкусу – тем лучше.
Джонатан любезно открыл ей дверцу сверкающего новизной «Неона», взятого напрокат. Колесникова степенно села, и мы покатили в сторону небоскребов. «Заодно и Манхэттен увидишь», – сказал мне Джонатан.
Поставив машину в самой южной точке Манхэттена, там, откуда видна статуя Свободы, мы пошли пешком вверх по Бродвею. Первым приличным рестораном оказался итальянский. Метрдотель, похожий на Витторио де Сика своей царственной посадкой головы и седеющей шевелюрой, проводил нас к столикам.
Колесникова с любопытством оглядывалась, как и я, впрочем. Ресторан был хорош, красиво отделан керамическими тарелками по стенам и явно дорог. Он был почти полон – служивые люди стеклись сюда на обед, но служивые люди не всякие, а хорошо зарабатывающие, что любой любопытствующий мог прочесть прямо на их самодовольных скучных лицах, без необходимости прикидывать уровень их доходов по костюмам и манере себя держать.
Мне показалось, что Колесникова была разочарована. Она так старалась, одевалась, так предвкушала этот «выход» – но здесь, в этом ресторане, не было того, что во Франции называют «амбьянс», – атмосферы уюта и непринужденности. Деловые люди ели деловито, переговаривались деловито, не глядя по сторонам, и деловито покидали свои столики, стремясь поскорее вернуться к своим делам. Ресторан быстро пустел. «Тем лучше для нас», – подумала я, изучая меню.
