Колесникова, закончив свою историю, как-то потухла, лицо ее озаботилось, закрылось. Пожив полтора часа воспоминаниями о прошлой жизни, в которой она была значительной фигурой, вершащей судьбы, причем в самом прямом смысле этого слова: в ее руках были жизни и смерти, в ее руках было будущее младенцев и их счастливых – или несчастных – матерей, она вернулась мыслями к настоящему, в котором был Брайтон-Бич, невеселая и одинокая жизнь «по талонам»… Эмигрантская жизнь, о которой я знала мало и понаслышке, мне показалась удручающей. Во всяком случае, та, которую я увидела здесь.
В машине мы молчали, и только уже около ее дома, прощаясь, я сказала:
– У вас, Наталья Семеновна, нет причин бояться. Вы не знаете, кто моя настоящая мать – а именно ей мешают люди, знающие тайну моего рождения. Ей мешаю я. Ей мешают – мешали – те, кто принимал у нее роды. А вы – вы тут ни при чем. О вас даже никто ничего и не знает, скорее всего. Так что спите спокойно.
– Твоими бы устами… Ну, спасибо за обед.
Она было дернулась, чтобы идти, но осталась на месте и, помявшись, спросила:
– Ты… Ты правда счастлива со своей матерью?
– Правда!
– На меня зла не держи… Что делать-то будешь теперь? Чем-нибудь я тебе помогла своим рассказом?
– Наверняка. Хотя пока не знаю как.
– Смотри, берегись. Дружок-то у тебя хороший. Спокойный такой, внимательный. Даром что не понимает, а все сечет. Глаза такие – ух! Он у тебя прямо как этот, бодигард. Все видит, все примечает, все оценивает.
– Да? – удивилась я. – Я не обращала внимания…
– Куда тебе! Ты разговоры ведешь, занята. А он свое дело знает. Хороший парень. Смотри, не упусти! А то «друг», понимаешь… Будешь в «другах» держать, так он себе другую найдет, – за ним небось прихлестывают девки. Нынче девицы разбитные такие, на мужиков прямо кидаются! Раньше мужчины за дамами ухаживали, теперь – девушки обхаживают, а парни ломаются да глазки строят… Так что гляди, Оля Самарина, не упусти своего «друга»! Это я тебе говорю как…
Она запнулась на мгновенье.
– Ты мне как крестница, можно сказать… Даже больше. Ведь это я твою судьбу определила.
Она дотронулась до меня как-то легко, почти робко и с неуклюжей нежностью потрепала по плечу. Мне показалось, что ей хотелось меня обнять, но она постеснялась. Я протянула ей руки навстречу.
Колесникова обхватила меня – и я пропала в ее мощных, крепких руках. Она постояла так, легонько похлопывая меня по спине, словно я была плачущим младенцем и меня надо было успокоить, затем взяла меня за плечи и отодвинула от себя на расстояние вытянутых рук, вглядываясь в мое лицо. В глазах ее блестели слезы умиления.
– У тебя адрес мой есть… Черкни открыточку-то… Жива, мол, здорова… Я через год к детям должна переехать, ну я тебе тогда адресок пришлю тоже… А? Черкнешь?
– Обязательно, – сказала я искренне.
Вот уж не думала я, что моя ложь сделается почти правдой и я найду-таки свою «крестную»! Что ж, с прибавлением в семействе, – поздравила я себя. Семья растет не по дням, а по часам: только новенькая мамаша обнаружилась, как и крестная подоспела… Но я испытывала нежность к этой здоровой, крепкой бабище, не умеющей выражать свои эмоции. Неприступная и властная начальница в былые времена, гроза робких рожениц и их нервных родственников, деловая по-советски дама, умевшая поддерживать нужные связи, проворачивать аферы и зарабатывать деньги, она при этом сумела сохранить в неприкосновенности свою душу, чувство справедливости, основные, базовые понятия добра и зла…
Без которых люди превращаются в равнодушные ничтожества, в убийц.
В таких, как Дима.
В таких, как моя родная мать.
Расставшись с Колесниковой, мы вернулись на Манхэттен – нужно было зайти в агентство «Дельты» и проставить даты в обратные билеты на Москву.
Места были. Были на сегодняшний рейс, были на завтрашний. Глядя на мое измученное лицо, Джонатан предложил провести вечер на Манхэттене, отдохнуть и лететь завтра. Я колебалась. Я хотела бы отдохнуть; я чувствовала, что силы мои на пределе, что нервы мои измочалены, что тело мое парализовано безнадежной, свинцовой усталостью… Но я не могла отдыхать, не доведя это дело до конца. Я уже ничего не хотела видеть, меня не интересовали достопримечательности Нью-Йорка, мне уже не нужен был Манхэттен с его небоскребами, которые я, впрочем, и так видела – мы шли мимо них, мы заходили в них, и снизу они ничем не отличались от обыкновенных домов, напоминавших помпезностью сталинскую Москву. Чтобы понять, что это и есть знаменитые небоскребы Нью-Йорка, нужно было задрать голову, а еще лучше – полетать над ними на вертолете – оттуда хорошо видно, как они украшены, как они сверкают огнями… Недаром Нью-Йорк обычно показывают с высоты птичьего полета – снизу там смотреть особенно не на что. Ну разве что на крыс, разбегающихся от мусорных баков. Ну разве что на пересекающие Пятую авеню боковые улочки, которые поражают трущобным видом – не где-то там, в Гарлеме, а тут, рядом, сразу же за углом шикарной Пятой авеню…
– В Москву, – сказала я, – поедем в Москву…
Глава 2
ВИЗИТ К ДЕТОУБИЙЦЕ
В самолете я спала, скатившись головой на грудь Джонатана. Он запустил свою пятерню в мои волосы и задумчиво ворошил их. Я отказалась есть, я отказалась пить – я спала.
Только один раз, помню, я проснулась. Мне было холодно. Джонатан снял сверху мою дубленку (купленную, в дополнение к пальто, еще в Англии на случай больших морозов) и сел снова, прижав меня к себе и прикрыв сверху дубленкой.
– Так хорошо? – прошептал он, склонив свою голову к моим волосам.
Я в ответ поцеловала его руку, проходившую под моим подбородком. А он меня – в макушку…
И в этом было столько невысказанной нежности и столько любви, что я тихо заплакала в дубленочной норке. От счастья.
За иллюминатором брезжило утро. Разносили завтрак. Многие пассажиры еще спали, так что на завтраке компания «Дельта» явно сэкономит. Но не на мне лично. Я выспалась и была голодна.
Я осторожно выпрямилась, выпроставшись из рук Джонатана. Он спал. Я натянула на него соскользнувшую дубленку.
Джонатан приоткрыл глаза и посмотрел на меня из-под черных ресниц.
– Спи, спи, – зашептала я.
– Доброе утро, беби, – тихо проговорил он сонным голосом. – Выспалась?
– Выспалась. А ты спи.
Джонатан послушно закрыл глаза.
Я откинула свой столик и махнула рукой стюардессе, высматривающей желающих позавтракать.
Тихо, чтобы не разбудить Джонатана, я орудовала над своим подносиком с едой и размышляла…
Размышлять было о чем. Теперь у меня в руках была практически вся информация – по крайней мере, вся, которую я могла добыть. Но достаточная для того, чтобы четко представить себе картину.
Итак, Зазорина родила нас с Шерил тайно. Она уже не была школьницей, и я не знала, был ли ее отец «шишкой», но по каким-то причинам она свои роды желала скрыть. Причины должны были быть вескими… Была ли она в то время замужем и забеременела от другого? Или была не замужем и не захотела стать матерью-одиночкой, да еще и с двумя детьми на руках? Собиралась делать карьеру и испугалась обузы и того душка, который всегда был вокруг слов «мать-одиночка»?
Ее биография на сорванном мною листочке была слишком туманной и короткой – теперь не в моде бывшие комсомольские и партийные должности, а какие же иные «вехи» можно найти в биографиях сегодняшних кандидатов? И все же по каким-то обтекаемым фразам я догадалась, что Зазорина была комсомольской активисткой. Тогда же, должно быть, она и почувствовала вкус к власти и политическим интригам…
Как бы то ни было, Светлана Ивановна уже в молодости продемонстрировала политический подход к действительности: она поняла, что раз она отказывается от детей, то надо это сделать так, чтобы никто и никогда не сумел этот порочащий факт вытащить на свет Божий.
…Интересно, а знал ли наш отец – ведь был же у нас какой-то отец, правильно? – о том, что она беременна? Или будущий политик сумела обмануть и его?..
Казалось бы, обо всем подумала юная комсомолка, обо всем позаботилась, все устроила и организовала.
И вдруг, двадцать один год спустя, выходит осечка. Зазорина уже небось и думать забыла о своих двойняшках, как является к ней Елена Петровна Куркина. Наверное, каждый раз, видя по телевизору лицо депутатки и председательши-президентши всевозможных женский организаций и движений, Елена Петровна чувствовала зуд: она единственная знала подноготную этой образцово-показательной женщины!
Нет, не единственная: еще главврач. Пойдя столь неосмотрительно шантажировать Зазорину, Куркина невольно подставила еще и главврача Демченко. Как только Зазорина отдала себе отчет в том, что есть два человека, знающих ее тайну, она поняла, что ей нужно от них немедленно избавиться.
