Федька замечтался, глядя на иван-чай. Он представил себе, как набирает целую охапку, здоровенный сноп… зачем?… Ведь у нее наверняка стоят на окошке и в вазах дорогие цветы, оранжерейные, розы всех цветов или даже те лилии, которые взял для образца ювелир, изготовивший серебряный букет с редчайшим зеленовато-голубым жемчугом…
Она пропала, следа не оставив, и объявилась в Санкт-Петербурге, наверно, уже с кем-то повенчана, а Преображенского полка поручик Тучков все еще таскает на шее медальон с ее портретом, а спятивший архаровец Савин никак не может забыть ее лицо, ее нежный румянец, ее темные задумчивые глаза…
Перед этой вылазкой Федька разжился палашом - Бог весть, где раздобыл Шварц этот длинный, довольно широкий двуострый клинок, в армии на вооружении таких, как утверждал Архаров, не было. Палаш (возможно, трофей Полтавской битвы) хранился в чулане с маскарадным добром. Федьку в нем привлекла длина и прочность. Тыкать таким в землю - разлюбезное дело.
Вот для чего ему понадобились вечерние часы, когда все богобоязненные московские жители уже укладываются спать, помолясь на ночь. Человек в полицейском мундире, ползающий по пустырю и тычуший палашом в землю - зрелище не для публики.
Однако если удастся отыскать ход - Архаров этого не забудет. Он говорил как-то: будешь умен - помогу наверх вскарабкаться. Говорил, правда, единожды, но архаровцы уже знали - этот дважды повторять не любит.
Раньше Федьке вроде было ни к чему лезть вверх - он был уже премного доволен тем, что избавился от тюрьмы и сбросил с плеч дегтярную робу мортуса. Жениться он пока не собирался, найти на Москве сговорчивую девку при желании мог - иное дело, что он, сам того не ведая, казался девкам чудаковатым, а это амурным шалостям не способствует. Он просто жил и служил, не слишком беспокоясь о завтрашнем дне.
Однако вдруг возмечталось, как он входит в какой-то неимоверной роскоши зал (это была анфилада ховринского особняка, разросшаяся вширь и богато освещенная), как опирается на дорогой, сверкающий мелкими бриллиантами шпажный эфес, как перешептываются придворные красавицы: господин Савин, прославленный на всю Россию, сама государыня изволила хвалить и ужинать с ним в кругу самых избранных вельмож, своими руками надела на него орден… ох, какой же это мог бы быть орден?… Федька и его в мечте своей усыпал бриллиантами, а посередке поместил портрет государыни. И тут же - фрейлина, если только молодые вдовы бывают фрейлинами, Варенька Пухова, и она все это слышит…
Разумеется, в тот день, когда государыня вручит Федьке орден, Варенька должна быть свободна - иначе к чему все эти чудеса воображения? Коли она повенчана, так супруг, скажем, уедет на турецкую войну…
Федька все очень живо себе представил и даже свои с Варенькой разговоры принялся сочинять, хотя собственного понятия не имел, как беседуют со знатными девицами, поди, о музыке все да о стихах. Тут он полностью доверился Левушке, который именно так и блистал в светском обществе и порой рассказывал о своих победах.
Ведя умственные разговоры, которые, услышь их архаровцы, навеки сгубили бы Федькину репутацию, он ходил по пустырю и карандашом наносил на план всякие любопытные загогулины и прямые полоски.
Федьке не доводилось рыть подземных ходов, но разум подсказывал - работа это нелегкая, и тот, кто за нее взялся, будет стараться всячески ее облегчить. А под каждым холмиком, означающим сгоревший дом, непременно погреб имеется, и немалый. То есть, может статься, что ход, ежели он существует в действительности, представляет собой цепочку соединенных норами погребов. Даже когда при этом он не прямой выходит, а углами, - беда невелика.
На Демкином плане он-таки и не получался прямым. А если он был как стрела - то один из холмиков оставался в стороне. Но это было как-то сомнительно - куда бы он тогда привел? В тех краях Федька с Клашкой уже бродили, он бы под хлев привел, а далее, может статься, и под свинарню.
Далее, рассуждал Федька, ход должен залегать довольно глубоко, чтобы не обвалился при производстве земляных работ. Может статься, длины палаша и не хватит его прощупать. А вот определить методой тыка в землю место погреба, глядишь, и возможно. Погреб известно какой глубины делается - чуть более сажени, и сверху над ним - пол избы, который тоже не в аршин толщиной. Так что надобно исследовать первым делом холмики, не отвлекаясь на розовые облака иван-чая.
Федька перебирался с места на место гусиным шагом, тыча палашом в землю и напевая песню, которую подхватил у Демки:
Тары-бары, я на рынке была,
Тары-бары, я наливку пила,
Напилася, охмелилася,
За забором повалилася.
Я стояла у соборных у дверей,
Полюбился толстопузый архирей…
Далее следовали живописные подробности, но до них дело не дошло. Федька нашарил палашом пустоту и заткнулся.
Возможно, он был сейчас на месте давно сгоревших дверей дома, а многие хозяева устраивали вход в погреб как раз у дверей. Должно же было наконец повезти архаровцу Савину?!
Федька скинул кафтан, засучил рукава и принялся разгребать землю вокруг пустоты. Так обнаружилась черная дыра, явно ведущая в погреб. Федька зажег один из огарков, сунул его в дыру и заметил, что пламя отклоняется. Это радовало - раз дует, стало быть, погреб сквозной. Он задул огарок и стал головиться к спуску.
Федька достал веревку, привязал ее к обнажившемуся при раскопках обгоревшему бревну, подергал и спустил ее в дыру. Потом надел кафтан, сунул палаш в ножны и ногами вперед, держась за веревку, медленно поехал вниз.
Скоро он уперся подошвами в землю, утвердился на ногах и снова зажег огарок.
Тут ему захотелось от радости завопить и пуститься вприсядку. Домыслы оправдались - погреб был невелик и неглубок, но имелись в его стенках две дыры, человеку по пояс, одна справа от Федьки, другая слева.
Федька достал Демкин план и сообразил, что к чему.
Слева, очевидно, был ход в сторону пожарища - туда, где исчезли французские мазурики. Справа, стало быть, ход, по которому они побежали к себе на хаз. Федька задумался - умнее всего было бы вылезть и мчаться в полицейскую контору или даже на Пречистенку. С другой стороны, кого он в такое время найдет на Рязанском подворье? Да и на Пречистенке заспанный Архаров скажет, что утро вечера мудренее.
Федька не знал, что как раз в эту минуту лакей Иван вносит в сени отыскавшегося Сашу Коробова.
Он перекрестился, сказал обязательное «Ну, Господи благослови!», обнажил палаш и двинулся вправо.
В ход вели две земляные ступеньки. Федька спустился по ним в черную дыру и шел, сильно нагнувшись, - хотя уровень пола в ходу был ниже, чем в подвале, однако ж ненамного.
Вдруг справа от него земляная стенка сменилась деревянной, и даже с занозами. Федька посветил туда огарком и хмыкнул.
Похоже, за досками был тот подвал, что оставался, если соединить холмики и пожарища прямой линией, сбоку. Но зачем бы отгораживаться от него досками, да еще подпирать их со стороны подземного хода? Что же такое там может быть?
Федька достал нож и выковырял в земляной стенке нечто вроде ниши. Установив там огарок, он принялся разбирать дощатую стенку.
За ней была щель, как раз такой ширины, чтобы человеку среднего сложения с некоторым напряжением протиснуться. Федька сперва благоразумно осветил огарком внутренность подвала - и ахнул.
На полу лежало мертвое тело, накрытое богатым розовым атласным одеялом.
Рядом с изголовьем покойника были какие-то миски, бутылка, подсвечник с выгоревшей свечкой. И впридачу - кучка испятнанного тряпья, похоже, окровавленного.
– Господи Иисусе… - прошептал Федька, крестясь. - Этого еще недоставало…
Он протиснулся в подвал, подошел к телу, почему-то на цыпочках и острием палаша пошевелил одеяло в области головы, желая приоткрыть лицо.
И тут покойник зашелся в жестоком кашле.
– Враг-сатана, отженись от меня! - воскликнул Федька.
Покойник приподнялся на локте.
– Не смейте приближаться ко мне, - произнес он тонким голоском и снова закашлялся. Слабая рука потянулась за тряпицей, прижала ее к губам, раздался малоприятный звук отхаркивания.
Федька понял, что перед ним лежит женщина.
И тут его осенило.
– Это вы, что ли, госпожа Пухова? - сам себе не веря и впав в полнейшее изумление, спросил он.
– Как будто вам неведомо, - жалобно огрызнулась она. Она - Варенька! Она - печальная красавица из золотого медальона!
– Сударыня…
– Оставьте меня, - приказала Варенька. - Дайте мне умереть, вам уж недолго ждать осталось.
И снова закашлялась.
– Я вас сейчас же выведу отсюда! - воскликнул Федька.
Он уже понял, что идти Варенька не может - придется нести ее на руках, но с такой ношей ему сквозь щель не протиснуться.
Нужно было расширить проход - и Федька, не говоря более ни слова, поставил огарок на пол, выбрался в подземный ход и вместо лопаты употребил доску. Доска отгрызала от слежавшейся земли жалкие комья, он разозлился, скинул кафтан и стал орудовать изо всех сил.
