Даже в смерти имеет значение, оторочено ли твое платье кружевами и что надето тебе на ноги — начищенные полуботинки или поношенные грубые башмаки. В этом и заключается разница: или у тебя будет могила, куда смогут прийти и поплакать те, кого ты любил, или тебя бросят в воду в мешке с камнями.
Но Алек плыл первым классом, и это поймут по его дорогому пальто.
Несколько дюжин тел, сказал мальчишка-газетчик. Сообщают, что в ту ночь утонули полторы тысячи человек, а это значит, нет никакой гарантии, что тело Алека среди найденных.
Но на свете не осталось больше никого, кто сможет его опознать… позаботиться о том, чтобы его похоронили как полагается.
Я снова взглянула на Мириам, и она сказала то, что прозвучало не первой фразой в разговоре, а заключительной:
— Да, конечно, ты должна поехать.
Я крепко обняла ее. Если это последнее, что я могу сделать для Алека, я это сделаю.
2 мая 1912 г.
Галифакс — городок на границе Нова-Скотии[9], и когда несколько дней спустя я в новой одежде и теплом пальто вышла из вагона поезда, то подумала, что с таким же успехом могу начать все заново тут, как и в любом другом месте. Меньше, чем Нью-Йорк, но больше, чем деревня, в которой я родилась, а в предвечернем небе есть мягкость, которая мне так нравится, — будто кто-то налил в голубое сливки.
Но Галифакс — это порт, а я не уверена, что захочу всю свою жизнь каждый день видеть океан. Не уверена, захочу ли я вообще его видеть.
Я сунула руку в карман и нащупала холодную серебряную цепочку. Если я найду тут Алека, то перед тем, как его похоронить, надену на него медальон как символ того, что он снова с матерью. А серебро ему больше не повредит.
Мне казалось, что отыскать нужное место будет сложно, но стоило мне сказать человеку на станции, что я хочу опознать тело с «Титаника», как все начали предлагать свои услуги. Кучер кареты с радостью готов был доставить меня в отель, чтобы завтра с утра я первым делом смогла пойти осмотреть мертвых.
— Я не могу ждать до утра, — отказалась я. Откладывать еще? Настоящая пытка. Поисковое судно прибыло в Галифакс два дня назад, просто я никак не могла добраться сюда быстрее. И мысли об Алеке, который лежит тут, одинокий и никому не известный, терзали меня все это время. — Я должна поискать его прямо сейчас.
Они так меня жалели, что это помогло.
Меня отвезли в импровизированный морг — каток для керлинга, из всех возможных мест! — хотя я понимала, что трупы нужно хранить на льду. Смотритель уже собирался закрывать на ночь, но впустил меня моментально.
— Мы все подождем снаружи, — сказал он. — Не будем вам мешать. А если вы найдете джентльмена, которого ищете…
— Я вас позову.
А потом мне придется похоронить Алека. Я надеюсь на это, как ни ужасно это звучит, потому что невыносимо думать, что он все еще погружается на дно Атлантики и его уже никогда не найдут. Мое сердце разорвется, если я увижу его мертвым, но я хотела его увидеть. Пусть даже так.
Однако стоило мне войти на каток, и решимость моя улетучилась. Зрелище оказалось еще более ужасным, чем я себе представляла. Дюжины трупов, закутанных в белые простыни, и все лежат на льду. На катке осталось гореть всего несколько ламп, их свет отражался ото льда голубым, и казалось, что трупы все еще плавают на воде. Моя тень была длинной и водянистой.
Глупо бояться мертвых тел. Я заставила себя шагнуть вперед. Туфли скользнули по льду. Нужно быть осторожнее, чтобы не упасть.
Мертвые лежали длинными рядами. До меня дошло, что мне придется приподнимать ткань и всматриваться в лицо каждого, за исключением слишком невысоких, полных или очевидных женщин. Придется посмотреть на каждого мертвеца и вспомнить их предсмертные крики в океане.
Но если такова цена за то, чтобы найти Алека, я ее заплачу.
Собрав все свое мужество, я приподняла первую простыню. Слишком молодой, мальчик едва ли шестнадцати лет. С веснушками.
Этот слишком старый и смуглый. Он умер в вечернем костюме. Я вспомнила, как некоторые из них до самого конца сидели в салоне, играли в карты и пили бренди.
Следующая оказалась худенькой женщиной — тут я разглядела, кто это, и ахнула. На льду лежала одна из двух старушек-норвежек из моей каюты, с прижатыми к груди кулачками, словно она все еще пыталась спрятаться под своим красно-белым одеялом.
Я опустилась рядом с ней на колени, погладила ее по белоснежным волосам, и глаза мои наполнились слезами, но всхлипывать я начала только тогда, когда сообразила, почему она оказалась здесь… почему поисково-спасательная команда приняла ее за пассажирку первого класса. В ее ушах сверкали красивые жемчужные сережки, которыми она так гордилась. Те самые, что она одолжила мне в порыве бескорыстного великодушия. Должно быть, она вдела их в уши, покидая каюту, — к сожалению, слишком поздно поняв опасность. Надеялась сохранить свою единственную дорогую вещь, которую так высоко ценила. Что ж, сохранила.
Я плакала до тех пор, пока не кончились слезы. Положила руку на ее стиснутые кулачки; только так я и могла с ней попрощаться. Я даже не знала, кто это, Инга или Ильза, но нежно накрыла старушку простыней, жалея, что та ее не согреет.
С трудом поднявшись, я перешла к следующему телу. И к следующему. И к следующему. Мне казалось, что от всего этого ужаса я омертвела, что теперь могу выдержать все что угодно, до тех пор пока я не откинула еще одну простыню и не увидела, кто под ней лежит.
Михаил. Он лежал безупречный, как статуя, его зализанные назад темные волосы и бородка клинышком даже не растрепались. Михаил все равно что спал и выглядел так, словно принял мирную смерть, а его тело здесь ждет, чтобы любимые люди его похоронили, если, конечно, он кого-нибудь любил. Я не могу сказать, какое из моих чувств было сильнее: ярость на то, что его никчемный труп отыскали, в то время как стольких так и не нашли, или облегчение оттого, что он наконец мертв.
Но я тут же сказала себе, что так думать нельзя. Радоваться тому, что Михаил погиб на «Титанике», все равно что радоваться, что «Титаник» пошел ко дну.
Я не могла скорбеть по Михаилу, но хотя бы могла прилично его укрыть. Так что я приподняла простыню, чтобы натянуть ее ему на голову…
…и его холодные, как лед, пальцы сомкнулись у меня на запястье.
Я ахнула. Михаил резко открыл глаза, такие же сосредоточенные и злобные, как всегда.
Он был жив.
Глава 30
Этого не может быть. И все-таки так оно и есть. Я в ужасе уставилась на Михаила, а он сжал мое запястье еще сильнее, и на лице его появилась тень прежней насмешливой ухмылки. Я попятилась, пальцы его разжались, но я наткнулась на чей-то труп, и это на мгновение парализовало меня. Михаил рывком сел, а затем сумел встать. Он все еще был слаб, но совершенно определенно жив.
