К сожалению, всю эту государственной важности работу завершить не удалось, так как в отношении репрессий военная разведка не являлась счастливым исключением. Жертвами провокаций и беззакония стали не только ее высшие руководители, но и многие сотрудники старшего и среднего звена. О масштабах подобных акций, которые не прекратились и после 1938 года. можно судить по докладу начальника Разведупра РККА генерал-лейтенанта авиации И.И. Проскурова (возглавлял военную разведку с апреля 1939 по июль 1940 года), датированного 25 мая 1940 года:
«Последние два года были периодом чистки агентурных управлений и разведорганов… За эти годы органами НКВД арестовано свыше 200 человек, заменен весь руководящий состав до начальников отделов включительно. За время моего командования только из центрального аппарата и подчиненных ему частей отчислено по различным политическим причинам и деловым соображениям 365 человек. Принято вновь 326 человек, абсолютное большинство из которых без разведывательной подготовки»[200].
Репрессии крайне отрицательно сказались на настроении и деловых качествах уцелевших работников разведки. Будучи напуганы, а посему скованы в работе, они, опасаясь за свою жизнь, всячески избегали принимать самостоятельные и ответственные решения из-за опаски получить обвинения во вредительстве и шпионаже. Самое же главное заключалось в том, что пострадало дело – в результате репрессий многое из того, что удалось подготовить за, десятилетия кропотливой работы, оказалось сильно разрушенным, а намеченные к проведению мобилизационные и оперативные мероприятия почти перестали проводиться. Восстановление же утраченного и подготовка к работе в военное время, как известно, дело сложное, требующее высокого профессионализма и значительного времени. А его то, этого времени, до начала войны оставалось совсем немного. К тому же пришедшие в разведку неопытные кадры на первых порах не умели делать самого необходимого, да еще в быстром темпе. Эти и другие обстоятельства послужили причиной ряда серьезных провалов в зарубежных организациях разведслужбы на начальном этапе Великой Отечественной войны.
Тюрьма – лагерь – ссылка
А как чувствовали и вели себя военачальники в тех самых ИТЛ (исправительно-трудовых лагерях), куда их отправляли по приговору Военной коллегии или Особого совещания на десятки лет? Что они там делали эти долгие годы, какую работу выполняли, какие должности им доверяло лагерное начальство, следуя строгим инструкциям ГУЛАГа?
Из воспоминаний бывшего заключенного, впоследствии генерала армии А.В. Горбатова: «…Наступило короткое колымское лето… А в это время происходил набор на рыбные промыслы – туда я и записался одним из первых. Через неделю, распрощавшись со своими приятелями, я оказался в поселке Ола, на берегу моря. Там я встретил своего товарища, бывшего командира 28 й кавдивизии Федорова (комбрига по воинскому званию, отца ныне всемирно известного офтальмолога академика С.Н. Федорова. – Н.Ч.), который работал, как когда-то его отец, кузнецом…
…Тяжело было расставаться с Федоровым и другими товарищами, остающимися в лагере (Горбатова вызывали в Москву для пересмотра его дела. – Н.Ч.). Все они проливали горькие слезы, лишь у меня одного слезы были горькие за них и радостные за себя. Все просили сказать в Москве, что они ни в чем не виноваты и тем более не враги своей родной власти…[201]
…В бухте Находка… мы покинули пароход и вступили, как говорили, на Большую землю, хотя для нас она была всего лишь деревянными бараками. В тот же день, придя за кипятком, я встретил К. Ушакова, бывшего командира 9 й кавдивизии. Его когда-то называли лучшим из командиров дивизий; здесь наш милый Ушаков был бригадиром, командовал девятью походными кухнями и считал себя счастливчиком, получив такую привилегированную должность.
Мы обнялись, крепко расцеловались. Ушаков не попал на Колыму по состоянию здоровья: старый вояка, он был ранен восемнадцать раз во время борьбы с басмачами в Средней Азии. За боевые заслуги имел четыре ордена.
За то время, пока мы жили в Находке, у Ушакова произошли перемены к худшему: его сняли с должности бригадира и назначили на тяжелые земляные работы. Начальство спохватилось, что осужденным по 58 й статье занимать такие должности не положено, когда под рукой есть «уркаганы» или «бытовики»…
Накануне отъезда из бухты Находка я нашел Костю Ушакова в канаве, которую он копал. Небольшого роста, худенький, он, обессиленный, сидел, склонив голову на лопату. Узнав, что я завтра уезжаю, он просил сказать там, в Москве, что он ни в чем не виноват и никогда не был «врагом народа».
Снова крепко обнялись, поцеловались и расстались навсегда. Конечно, я добросовестно выполнил его просьбу, все передал, где было возможно. Но вскоре после нашей встречи он умер…»[202]
Другой бывший зэк – Лев Разгон – писатель не без таланта, не потерявший и в неволе остроты восприятия.людей и событий, во время нескольких «ходок в зону» неоднократно встречался с представителями различных категорий командно-начальствующего состава РККА, в том числе и его высшего эшелона. В документальной повести Разгона «Непридуманное» имеется специальная глава «Военные». Наблюдения автора представляют большой интерес как с исторической, так и с психологической точки зрения.
«…А еще расскажу о своем первом, тюремном старосте – комдиве И.А. Онуфриеве. Его мужественном спокойствии, юморе, доброте с сокамерниками. В Устьвымлаге мне пришлось близко соприкасаться с несколькими крупными военачальниками, они давали достаточно материала для размышлений о том, могут ли люди такого сорта выдержать испытание тюрьмой и лагерем…
…Среди военных были люди, чьи личности оставались значительными и интересными даже в унизительно нивелирующих условиях лагеря. На первом лагпункте Устьвымлага было двое таких, мне все кажется, что такими были бы в лагере и мой Израиль (Израиль Борисович Разгон, корпусной комиссар, двоюродный брат Льва Разгона. – Н.Ч.), и Кожанов, и Петин, да и многие другие деятели Красной Армии, если бы их не убили, а только запрятали в глухие таежные лагеря.
Первым из них был Степан Николаевич Богомягков – бывший начальник штаба Особой Дальневосточной армии. Как и мой двоюродный брат. Степан Николаевич стал военным внезапно, в испытаниях войны. До первой мировой войны он окончил учительский институт, стал учителем гимназии, преподавал зоологию и ботанику – науки, к которым он сохранил любовь и пристрастие и в своей дальнейшей, не учительской жизни. В 1914 году пошел на войну, окончил скороспелые, воинские курсы, стал офицером, офицером талантливым и удачливым. К 17 му году он уже был подполковником и командовал полком. При мобилизации советским командованием бывших офицеров не уклонился от призыва, воевал так же удачно, как и при царе, закончил гражданскую войну начдивом, коммунистом, с двумя орденами Красного Знамени. Учился в Академии, стал штабным работником, дошел до второго по значению поста в командовании Дальневосточной армии – одного из самых крупных и важных военных округов страны. Богомягков был интеллигентом: знал языки, любил поэзию, музыку, мог часами увлеченно говорить о месте Тютчева в русской поэзии или точности научных прогнозов в естественных науках. Его легко было представить в прежнем звании, на прежнем посту. И в лагере он всегда оставался самим собой: полным достоинства, ироничным, воспитанным. Он внушал почтение к себе даже со стороны тупой вохры, всевозможных начальников, отпетой уголовной шоблы. Точил ли он пилы и топоры, был ли экономистом в плановой части – всюду он работал легко, без усердия, но и без лени. Правдами и неправдами доставал газеты, чтобы вместе со своим военным коллегой Николаем Васильевичем Лисовским узнавать о военных действиях в Европе и по карте, вырезанной из газеты, гадать о том, как они будут развиваться дальше»[203].
В степени достоверности большинства сведений о комкоре Богомягкове, сообщаемых Разгоном, сомневаться не приходится. Действительно, память в данном случае его подводит редко, а если такое и случается, то только по отдельным деталям, не играющим ключевой роли. В вышеприведенном отрывке это относится прежде всего к тому, что гражданскую войну С.Н. Богомягков закончил начштаба дивизии, а не начдивом, как утверждает автор. К тому же с одним орденом, а не с двумя. И еще одно уточнение – это то, что должность начальника штаба округа не являлась второй по значению после командующего. Утверждение Разгона не соответствует действительности. В 30 е годы в Красной Армии, не в пример дню сегодняшнему, начальник штаба округа (армии, корпуса, дивизии) на служебной лестнице занимал примерно четвертую ступеньку. Второе же место формально принадлежало заместителю командующего (командира), а в действительности таковым лицом был член Военного совета (начальник политического управления, комиссар соединения). Но подобных тонкостей писаной и неписаной армейской субординации Разгон мог и не знать, ибо в армии он никогда не служил, хотя армейскую среду знал довольно неплохо через общение со своим двоюродным братом И.Б. Разгоном, видным деятелем Военно-Морских Сил РККА.
