Ладно орите, но только не громко,
А то я, блин, буду вам свет вырубать.
Вот ты патлатый, чой-то у тебя, гитара?
С точки зренья пожара гитара — фигня!
Сгорает гитара минут за пятнадцать,
Так что, патлатый, ты слушай меня.
Теперь о главном — огнетушитель
Ни в коем разе трогать нельзя,
Я его вешал на случай комиссий,
А не пожаротушения для.
В случае ежли чего загорится,
Я с вас, злодеи, все бошки сниму.
Поскольку, мене, как говорится,
Не очень охота садиться в тюрьму.
Если ж очаг загорания возникнет,
Чтоб не нанесть помещению урон,
Тотчас его ликвидировать надо,
А не считать, извиняюсь, ворон.
Чем?! Это кто тут у нас такой умный?
А, патлатый, тебе объясню:
Пожар ликвидировать надобно …молча,
А не болтать, извиняюсь, чухню.
Ну, а ежли кто будет курить и к тому же
Огнеопасные напитки тут пить
То не забудьте сторожа Пашу,
Ну и меня к себе пригласить.
На этом, засранцы, рассказ мой окончен,
Щас я бумагу казенную дам,
Вы уж там это, того, распишитесь,
И чтобы мне безо всяких, блин, там…
ДЛЯ ЧЕГО ТЕБЯ Я ВСТРЕТИЛ?
Для чего тебя я встретил на пути?
Подскажи, куда теперь идти?
Подскажи, как дальше с этим жить,
Я ведь не хочу тебя любить…
Я не хочу, сопротивляюсь,
Но все равно в тебя влюбляюсь…
Я ведь не хочу любви твоей,
Я не знаю, что мне делать с ней,
Отчего же снова, как чумной
Брежу я свиданием с тобой?
Кто объяснит, что происходит?
Откуда к нам любовь приходит?
Что поделать, я схожу с ума,
Мне помочь не в силах ты сама.
Кто скажи, кто сможет мне помочь?
Ночь…
ЧЕЛЮСКИН (She Loves You)
"Челюскин", е, е, е!
"Челюскин", е, е, е!
"Челюскин", е, е, е, е!
Затерт корабль во льдах,
Миль сотни до земли,
На радиоволнах
Мольбы чтоб их спасли.
Спасти «Челюскин»!
И вот уже летят,
Искать «Челюскин»,
Аэропланы. Глядь
Среди снегов и льдин,
В слепящей белизне,
Корабль стоит один,
Целехонький вполне.
Гляди — «Челюскин»!
Закричал один пилот,
Ну, да, "Челюскин"!
Я сажаю самолет.
"Челюскин", е, е, е!
"Челюскин", е, е, е!
Сомнений нет
Челюскинцам привет!
Спасение пришло
Нет радости конца.
И все то хорошо
Что так кончается.
Спасен «Челюскин»,
Ждет героев дом родной,
Прощай, «Челюскин»,
Летим скорей домой!
"Челюскин", е, е, е!
"Челюскин", е, е, е!
Сомнений нет
Челюскинцам привет!
РАЗДЕЛЕННАЯ ЛЮБОВЬ
(песня под панковское настроение)
Никому из нас двоих ты так и не смогла
Предпочтение отдать,
И кому с тобою быть, такие дела,
Предоставила самим решать…
И мы не будем играть в благородство
И друг другу тебя уступать,
Ведь проблема решается просто,
Надо просто уметь решать!
Нет мы не станем устраивать дуэли
Мы тебя разделим!!!
Один из нас приласкает твои губы,
Другой поцелует твой зад…
Мне так жаль, что пришлось поступить с тобой грубо…
Ты не сердишься? Я так рад!
Утром я положу в холодильник
Свою половину тебя,
Чтобы долгие годы дебильно-умильно,
Тобой любоваться любя…
УСТАЛЫЙ СТРЕЛОЧНИК
Усталый стрелочник пускает под откос
Четыреста девятый поезд
Ему мешает стук колес, и невдомек что все всерьез,
И пассажиров смерть его не беспокоит…
И после работы, забыв про усталость
Он хочет еще поработать, пусть самую малость…
Усталый стрелочник пускает под откос
Четыреста десятый поезд
Он здесь один среди берез, и этот клятый паровоз
Своим гудком его ужасно беспокоит…
И чтобы плоды его трудов не пропали,
Он уходя ставит мины на рельсы и шпалы…
А утром заново начнет
Прилежный стрелочник отсчет… — x x x-
Когда тебя я встретил — шел дождь,
Конечно я заметил, что не меня ты ждешь,
Но все не шел тот, кого ждала ты
Я сказал: "Не стоит здесь стоять до темноты."
Я думал, скажешь ты: "Ступай куда подальше…"
Но ты пошла со мной, а что же было дальше?..
Ты говорила, я не мог тебя заставить замолчать,
Что ты устала парня своего прощать,
Что ты устала слезы лить из-за него…
Я делал вид как-будто мне есть дело до всего.
Из магнитофона орали «Дорз»,
В который раз твой парень довел тебя до слез…
А я, как идиот, все силился понять,
Почему вдруг захотелось мне тебя обнять,
И почему, в конце концов, я не сделал ничего,
Наверное боялся… Но боялся чего?
МОНОЛОГ ПРАПОРЩИКА
Знамена на портянки порваны,
Винтовки за бутылку проданы,
На снедь нехитрую обменяны патроны,
А над убитыми кружат себе вороны…
На наших пленных нам плевать,
На пленного врага — тем паче,
О е, чего б еще продать?
Где ж я вчера пузырь заначил?!
А, вот он, милай, тутати,
Откроем щас его… лопатой
О, во блин, мать твою ети,
Ведь это же, того, граната!!!
…По небу синему летят,
Мои кишки, простившись с пузом,
И всем военным говорят
Служу Советскому Союзу!!!
Сергей Болгов (А. Туяр)
Логос
Все совпадения личностей и событий с реальными
являются случайными в той мере, в какой их
сочтет таковыми читатель.
Автор
Не знаю, как вы, а я верю в Бога. С сегодняшнего дня. И сейчас, пока метро качает меня по ветке, тянущейся через весь город, я могу вспоминать…
Все, конечно, знают, что было в Начале. Ну и у меня тоже сначала было… школьное сочинение. Которое я писал у одноклассника, в гулкой и сумрачной квартире академического дома, где комнаты были не просто комнаты, как в нашей коммуналке, а имели имена собственные: Столовая, Кабинет, Спальня, Гостиная, Детская. Мы располагались, конечно, в детской.
Виталик, Талька, не взирая на необъятную библиотеку и соответствующее квартире воспитание, к урокам русского и литературы относился прохладно. Ему для занятия столь неинтересным делом был нужен стимул. И стимулом этим был я. Попросту говоря, мы с ним соревновались — и в количестве и в качестве написанного. Наши черновики на банальную тему "Как я провел лето" достигали объема тонкой тетрадки, а уж по более серьезным темам мы писали трактаты. Все это читалось вслух, потом я красным карандашом редактировал оба черновика, и мы старательно переписывали ровно столько, сколько нужно было нашей русичке. Его родители радовались очередной пятерке, меня поили чаем с пирожными и приглашали приходить почаще. Но почаще не получалось: моя жизнь сильно отличалась от Талькиной, и уложиться в его скользящий график музык, репетиторов, бассейнов и иностранных языков я не смог бы при всем желании. От сочинения до сочинения мы только здоровались в классе. Ну, может быть, еще были какие-то пионерские дела, типа сбора железного мусора по окрестным свалкам, куда мы тоже ходили вместе, и все. Талька даже не гулял в моем понимании: не гонял банку зимой или мяч весной, не лазал по гаражам, не ловил рыбу в пруду ведомственной больницы, не строил снежных крепостей. Попросту говоря, он не был моим другом, хотя я не задумывался тогда об этом.
С каждым разом нам становилось все сложнее определять победителя. Талька неплохо поднаторел писать разную привычную галиматью, поэтому по объему мы друг друга не обгоняли: просто писали, пока тетрадка не кончалась. А вот качество… Мы быстро поняли, что наковырять в чужом тексте различных огрехов можно всегда, и обсуждения превратились в бои без правил. В конце концов Талькиной маме стало интересно, почему мы пишем сочинение с таким шумом и, главное, так долго. Мы обрадовано усадили ее слушать. Наталья Павловна выдержала только полчаса. Потому что в то время, когда один из нас читал текст, другой разбавлял его ехидными подковырками, которые не оставались без ответа…
Так наши творения попали на суд к Талькиному деду. Пока он читал, мы сидели на жестких деревянных стульях у двери кабинета, чувствуя себя экспонатами в музее. Дед читал молча, изредка хмыкая, словно в такт какой-то фразе. Потом отложил тексты и сказал: "У Сергея лучше. Объяснить почему?". И после нашего кивка выдал короткие, но полные характеристики одного и другого текста. Получив тетрадки, мы поспешили восвояси, но у двери меня догнал густой голос Талькиного деда: — Ты, Сергей, сам-то чувствуешь, ЧТО пишешь? — Ну, наверное… — промямлил я. Разговор был неуютен, как осмотр врача. — Тогда пора уже быть поосторожнее… — непонятно закончил дед и кивком отпустил нас.
После этого дед сказал Тальке, что мы можем в любое время давать ему свои творения, но в кабинет больше нас не звал. Просто наши черновики возвращались с его пометками. Иногда это было одно-два слова: "Чушь!" или "Стыд!". Но чаще дед писал подробнее… Не скажу, что это не помогало нам, но исчез какой-то задор в наших состязаниях. Можно было писать и раздельно. Можно было вообще не писать. Я стал бывать у Тальки реже и реже. Потом он перевелся в математическую школу и пропал из виду на несколько долгих лет.
