вал особенно сильный накатывает. Мы их тут и срубаем. — Сказал Ланиус и успокоил улыбкой. — Против фрама воевать не так трудно, главное — ухо востро.
Ну да, не трудно, подумал Михаил с сомнением. Оловянным, с их скоростью и реакцией, с их выделкой — под Оскуро, фрам должен был казаться медленным, как мед супротив горного потока.
Может, таким и был?
О тех, кто не так ходит, Плотников знал мало. Помнил, что на некоторых Хомах, жарких и бедных, порой случается мор. Селениями ложатся. А потом встают. Виной тому был хитрый грибок-паразит. Когда находила великая сушь, и еды грибу тому не доставало, то высыхал он до прозрачности. Стоило задеть — лопался, спорами исходил. Споры те любыми путями к человеку попадали, прорастали, под себя усаживали.
А человек, суп грибной, под его указку и землю добрил, и кормил, и поил. Случалось — другими людьми.
Но здесь-то как?
— Ты как будто не вполне веришь моим словам, Михаил, — спокойно произнес Ланиус. — Ну так поверь своим глазам.
Михаил развернулся туда, куда указывал Первый.
Люди так не ходят, подумал.
***
Первые сражались молча. Как понимали друг друга без слов, без сигналов, Михаил не сообразил. Видно, крепилось все тренировками, опытом, дисциплиной внутренней, наработанной.
Павлиньи хвосты раскрывались, срывались болты, летели, срезая на подходе вал: то, что вышло из плоского мертвого моря. Видом вал был как серая гипсовая пена, собранная из множества отдельных людей.
Сперва море выпускало волну медленную. Приближаясь к гряде, волна та вздымалась, обращаясь валом, переходила разлом и распадалась на отдельных воинов. Каждый из человеков держал в кулаках оружие.
Особенно шустрых отстреливали лучники. Лин стоял среди них, Михаил — подле, без слов помогал управляться с павлинами. Когда фрам подошел ближе, Михаилу открылось: не ножи в кулаках. То были ногти, ставшие когтями.
Шел фрам, вал за валом. Вот, еще и еще — вздыбилось, ударило в стекло так, что Михаил подошвами ощутил его дрожь. Но устояла гряда, а позади лучников выросли другие воины, с щитами, с длинными ножами.
Брызги следующего вала долетели до гребня, но Отбраковки не отступили, не дрогнули. Михаил бросил на руку щит, укрепился и, когда встал перед ним фрам — один из многих — Плотников ударил без раздумий.
Вопреки опасению, нож не сломался. Точно закаленная сталь, прошел горло, рассекая и разоряя. Михаил развернулся, ловя щитом длинные когти. Поддел грозовым рогом серую плоть, потянул вверх — и освободил оружие, ногой отбросил противника.
Через гряду переваливался новый и новый фрам, точно лезущая из кастрюли грязная пена. Каждого встречали щитом и ножом; Первые сражались без голоса, не дозволяя фраму коснуться лучников и тех, кто стоял подле павлинов.
Ледокол же утвердился близ Лина, оберегая его от наступления.
Первые работали четко, Михаил же едва успевал поворачиваться: гряда не была широкой, стекло, присыпанное снегом, ехало под ногами, а фрам наседал, продавливая массой.
Не успел заметить Михаил в горячке, когда враг отступил.
Откатился вал, втянулся обратно в море и то застыло. Михаил, переводя дыхание, склонился над распавшимся фрамом.
— Когти срежь, — сказал ему Ланиус. — Когти срежь обязательно. Это — главное.
Михаил подчинился, чувствуя странную одурь. То, к чему он прикасался, человеком давно не было, носило лишь форму его, как сам Михаил — выделанную из шкуры дубленку.
Когти рубили вместе с кистями, бросали в мешки. А после — сказал Ланиус — предавали огню. Михаил старался не смотреть в лица фрама, что не укрылось от Ланиуса.
— Я их стольких видел, — сказал Первый со вздохом, — ни разу не повторялись.
***
После говорили, стоя у большого огня.
— Если мы с тобой все уйдем, кто останется против фрама?
Вновь завязался снег. Летел, сгорал на языках пламени.
Из Первых никто в сражении не пострадал, но Лин все молчал и будто ждал чего-то. Михаил его не спрашивал, однако далеко не отходил. Успел узнать Оловянного: молчальником тот точно не был.
А теперь, плотно сомкнув уста, смотрел в сумерки, за спину Ланиусу.
Оловянный обернулся.
Из темноты на свет шел некто.
Ланиус вскинул руку, и в сторону пришлеца полетели стрелы. Пришлец некоторые отбил, от других же отклонился, не сбавляя шаг.
Лин стянул куртку. Опустился на колено. Низко нагнул голову, открывая шею, позвонки.
Пришедший встал над ним, возложил на беззащитную плоть пальцы в красной коже.
Ланиус, помедлив, преклонил колено следом. И вскоре только Михаил с Нилом торчали, будто два копья.
Плотников посмотрел в лицо визитеру и почувствовал, как напряглось все его существо. Он, визитер тот, ощущался безмерно опасным. До тошноты.
Будто открывшаяся под ногами пропасть.
Будто падающее лезвие машины Гильома.
— Мастер, — сказал Лин.
И впервые в его голосе был — страх.
Глава 33
Лин пискнуть не успел, когда арматор железной рукой поймал его за химок, рывком подтащил к себе и хлестнул по заднице срезанным — как на гуся — прутом.
— Ай! Гаер! Ну ты… Да за что?!
— Еще спрашивать будешь?! Ууу, окаяние, кровь мне выпил, мозг мне выел, заяц белобрысый!
Лин вертелся, но без особого успеха. Гаер держал крепко и, свистя прутом, знай приговаривал:
— Из Башни удрал! Корабеллу угнал! Под чужим именем шатался! От меня скрывался! Сколько раз сдохнуть мог! А?! А?! А обо мне ты подумал, сукин ты сын, не?!
— Я не… Я был не один! Гаер, ну, Гаер, как я воевать буду, ты мне все отстегнул… Отстегал! Гаер, смотри, я друзей привел!
Гаер хмуро поднял глаза на «друзей». Нил напряженно улыбнулся, сделал ручкой. Михаил мрачно наблюдал за экзекуцией, сжимая кулаки. Будь его воля, Лина бы рыжий арматор и пальцем не тронул.
Мастер взирал бесстрастно и только на «сукин сын» поднял бровь.
Гаер едва трубку не проглотил.
Взъярился еще пуще.
— Друзей?! Да то шайка-лейка почище Волоховой! Ах ты, засранец!
Вновь схватился за прут, но тут Михаил уже вмешался.
Ветка треснула не о Линову спину, а о подставленное плечо Плотникова.
— Хватит, арматор. Мальчишка свое получил.
Гаер отпустил Лина — скорее от неожиданности, чем по своей воле, уставился в лицо Михаилу.
— Тебя не спросил, выкормыш Ивановский, — сказал с растяжечкой, нехорошо ощерившись.
Михаил промолчал, глядя в ненавистное, кинжально-узкое лицо с двухцветными глазами.
Лин встал между ними, оттеснил одного от другого.
— Гаер, Михаил меня от смерти спас, — заговорил быстро. Уши у него горели, а голос подрагивал. — Когда меня Оловянная чума поцеловала, он рядом оказался. И дальше, в пути, от опасностей берег. Теплую кофту дал, от кошмаров
