отыгрышей рыжему и, когда уже перестал ждать и зажил собственной жизнью, прошение сбылось. Упало в руки, обернулось белобрысым мальчиком с глазами цвета лазури.
Плотников повернул голову, оглядывая дремлющего Первого. Лин спал неспокойно, вздыхал и постанывал. Под конец пути снег перестал, но сильный, кряжистый ветер принес ледяной дождь, сбивший капюшон у спутника. Трепал белое пламя волос.
Струна вывела их к грубо устроенному, заброшенному укрытию. Отнятая у какого-то зверя нора-землянка, изнутри выстланная старой травой. Зато с вкопанным чугунным горшком, чтобы жар завести, и с дверью из материала, похожего на теплое легкое железо. Устроились как-то, решили переждать до света.
Михаил прикусил губу, заложил руки за голову. Выдох обернулся облачком. Ну хоть от ветра их пристанище спасало.
Что ему делать, что делать… Все казалось вполне простым еще вчерашним простывшим утром, а теперь…
Надо пройтись, тупо решил Плотников. Надо прогуляться, развеяться на холодке, потому что мыслям было тесно в черепушке — того гляди, треснет по швам.
Он осторожно, стараясь не тревожить спутников, выполз из убежища, плотнее запахнул куртку, выше поднял воротник вязаной кофты. Огляделся.
Лес кругом стоял прозрачный, в веской тишине рассвета. Карамельное сердце солнца поджигало оставшиеся на черных ветвях листья, терпко пахло прелым, ледяной каменной водой. Михаил прикрыл глаза, глубже вдыхая чистый воздух и дернулся, когда холодные пальцы плотно зажали ему рот.
— Тише, — сказал Лин, его голос был хриплым от беспокойного сна на свежем воздухе, — мы не одни.
***
Присутствие Михаил скорее ощущал, чем слышал или, паче того — видел. Что-то или кто-то бесшумно кружил около, наблюдая за вторженцами.
Вторженцы в лицах Лина, Плотникова и Нила, вели себя по-разному.
— Давайте белый флаг смастерим, а? — предложил Нил, прижимая к груди кофр. — У кого есть что белое?
— Куртка.
— Трусы, — буркнул Михаил.
— Отлично! Чем больше флаг, тем яснее намерение!
Свистнуло, и под ноги им приземлился круглый, твердый предмет. Нил вскрикнул и отскочил, Лин впился глазами туда, откуда прилетело.
Михаил же смотрел. Голова, очевидно, принадлежала незадачливому преследователю. Срезано было чисто, одним ударом и по живому. Сказано тем было больше слов.
Лин выступил вперед, соединил над головой актисы и застыл. Постоял так, плавно убрал оружие и повел руками по воздуху, точно перебирая, цепляя струны. Михаил моргнул, когда, подчиняясь, пальцам Лина, воздушные нити окрасились, вспухли искристо-синим, и пурпурным, и сиренью…
— Миллефиори, — проговорил Нил с едва слышной завистью. — Не думал, что снова доведется…
Лин продолжал творить, грациозно поводя руками, вышивая невиданной красоты узор. Цвета смешивались, перетекали один в другой, слагались, вспыхивали, разгорались истомнее, ярче и — таяли.
Когда Михаил сумел оторваться от завораживающего калейдоскопа, перед ними стояли вооруженные люди. Не люди.
Первые.
Оловянные, лила, Отбраковки.
Они смотрели на Лина. На полотно цветов.
Были одеты тепло, но розно, орудие при них тоже было разнобойным, точно — с тел снятое.
Наконец, из ряда выступил один. От прочих его отличала стеклянная маска, закрывающая правую сторону лица. Он, движением робким и страстным, протянул руку, задел пальцами узор и улыбнулся, когда ниточка цвета отозвалась его касанию.
Посмотрел на пришлецов. Сказал низким голосом:
— Ступайте за нами. Здесь нельзя быть долго.
***
Песня виолончели звучала особенно густо и звучно. Отражалась от гладких стен, от хрустального ядра. Очаровывала слушателей.
Первые вывели их на мыс, носом корабеллы рассекающий снег. При виде жилого устройства и Михаил, и Нил застыли, оцепенев от красоты. На солнце, в снежном пухе, застыли кристаллы, запечатавшие, запечатлевшие в себя и крылья бабочек, и огненные цветы, и саму радугу, и потешные огни.
Дихроичное стекло, сказал на это Первый. Или не стекло вовсе — но имени этого материала мы не знаем.
То были: Куб, Пирамида, Сфера, Раковина и Улитка. Ставлены они не были, между снегом и основанием прослойкой в три локтя лежал холодный воздух. За счет чего держались, знал один Лут.
И знали, как говорили Отбраковки — старшие люди.
Были еще, другие фигуры — Квадрат, Колесо и странного вида существо, но они лежали в снеге, как мертвые. Шкура их была подернута мраком.
Первые жили внутри оставшихся фигур.
— Тепло здесь, — пояснил Первый, пока гости с восхищением оглядывались, — в прочих ядро уже не теплится, не играет. А тут — горит.
Ядром он называл центральный кристалл, стержень, в глубине которого в самом деле будто бы плескалось пламя.
— На лабиринты Эфората похоже, — сказал Лин, положил узкую ладонь на бок кристалла.
Улыбнулся и прижался щекой, жмурясь, точно кошка от тепла.
Нил поладил с Отбраковками неожиданно скоро. Все белобрысые, все синеглазые, все молодые и любопытные, они тянулись к музыке, к пришельцам, к живому.
Лин на их фоне выглядел мелким, с тонкой костью. Странно, думал Михаил. Или Отбраковки все рослые, а Лин сделан по иной форме, по особому лекалу?
Предводитель назвался Ланиусом. Усадил гостей в зале, сделанном из стекла, но заполненном живыми, извне привнесенными, предметами: из дерева, из кожи, из кости и меха. Нил почти сразу убежал в компанию Первых: учиться играть в игру старших людей, тафл. Фигуры в той умной забаве будто бы повторяли фигуры из стекла, занимающие мыс. В Луте эту игру хорошо знали, и водили в ней похожими фишками-самостругами, в мизинец величиной.
Лин же остался, и Михаил от него не отошел.
— Я в вожаках не так давно, — рассказывал Ланиус медленно, глядя на подопечных, — предшественник мой не уберегся, пожрал его Метельный Зверь. Замел, до костей обглодал. Места тут опасные. Гости редко заходят, а те, что заходят — лучше бы подальше держались. Вы как нашли?
— Карта Вторых, — ответил Лин.
Ланиус посмотрел с новым чувством.
— Смотрю, и тебя самодива поцеловала. У нас тут… не все выжили после. Зачем вы здесь?
Лин подался ближе.
— Если знаешь про Оловянную, знаешь и то, что Эфорат теперь не преграда. Тамам Шуд явится, с ним и Оскуро придут.
— Предлагаешь на защиту людей выйти? — устало вздохнул Ланиус. — Что нам с того?
— Не только людей, — тихо сказал Лин, — Лута. Оскуро сытыми не бывают, тебе ли не знать. Сперва людей заедят, после за остальное возьмутся. И будет только черное и золотое, царство Оскуро и царство Нума.
Ланиус нахмурился, отвернулся, обратив к собеседникам неживое лицо.
— Эфорат нас отринул. Люди, дай им волю, толпой камнями забросали бы. Пусть их.
Михаил в разговор не лез. Понимал, что на сурдо беседовали только из вежливости. Так — свободно бы на палитре своей болтали.
Ланиус поднялся, извинился сухо и пошел к своим. Лин смотрел ему вслед, вцепившись пальцами в острые
