в сферах Имени и Мифа идейный вклад упомянутой цепи нуждался в принципиальных поправках, оговорках и дополнениях. Когда же в 30 – 40-х годах Лосев сосредоточился на философских вопросах математики и логики, полагаясь, как мы уже предположили, на относительную нейтральность этой области, прежняя неоплатоническая техника мысли уже не требовала качественных изменений. В сфере Числа великая цепь укреплялась не столько наращиванием, сколько отделкой в некоторых старых звеньях. По приложении старинного и даже древнего метода, в свете незыблемых «принципов» недостающие обобщения получали именно «факты» той обширной области точных наук, что традиционно считалась самой структурированной и вообще развитой областью знания Нового времени.
Тени великих предшественников здесь и там встают со страниц логико-математических исследований Лосева. Ажурная архитектоника «Логической теории числа», безусловно (согласимся с В.М. Лосевой) «одного из шедевров в философской литературе, занимавшейся числом» (12), она соразмерна, сомасштабна, соприродна триадическим построениям «учения о бытии» из «Науки логики» Гегеля. Когда в «Диалектических основах математики» обнаруживаются веские суждения о «множестве всех чисел» и за таковым закрепляется термин «тотальность», в родственном ряду мы тут же находим «единство множества», Totalität Шеллинга. И в той же книге прослеживая логическую «дедукцию геометрических фигур», нужно обязательно вспомнить более ранние построения «Античного космоса и современной науки», которые выводят нас прямо к Проклу с его комментариями «Элементов» Евклида. Чтение философского эссе «О форме бесконечности» (523 – 533) почти невольно заставляет вспомнить трактат «Об ученом неведении» Николая из Кузы – столь, можно сказать, равномощны эти два текста. Во всяком случае, там, где затрагиваются одни и те же темы, разительно совпадают и результаты. Даже тогда, когда в своем диалектическом освещении нескончаемой математической «эмпирии» Лосев обращается к проблемам, еще не ведомым его предшественникам (несчетность в теории множеств, типы логик и геометрий, теория вероятностей и т.д.), ему, кажется, доставляет сил спокойная уверенность, что античные неоплатоники и немецкие диалектики – доведись им творить сегодня – воспарили бы в тех же логических «эмпиреях», где в реально-историческом одиночестве пребывал он, их российский vis-á-vis.
2. «В траншеях ленинской диалектики»
Приступая теперь к более подробной характеристике лосевской «философии числа», мы воспользуемся излюбленным приемом ее автора, методом «меонального отграничения»: чтобы подвести к какому-нибудь «это», нужно всесторонне рассмотреть «то, что не есть это». Приверженность подобной интеллектуальной технике (напомним, что ее применял Сократ и особенно привечали неоплатоники) лишний раз показывает и доказывает действительную цельность творчества Лосева, который предстает диалектиком и по содержанию полученных результатов, и по стилистике способа добывания таковых.
Итак, каким же было «Нет непримиримое» в ту именно пору, когда творилось «слепительное Да» этого (воспользуемся одной из самохарактеристик) «маленького философа в [конечно, большом. – В.Т.] Советском Союзе»? Для тогдашней ситуации характерен заголовок небольшой заметки из газеты «Вечерняя Москва» за 10 апреля 1929 года: «В траншеях ленинской диалектики» 4. В статье торжественно извещалось о наступившей решающей схватке (как раз шла 2-я конференция марксистских научно-исследовательских учреждений) между отечественными «механистами» и «диалектиками». Здесь нас не занимают подробности этой мало научной и не без зловещих оттенков дискуссии, приведшей в конце концов к прямым репрессиям многих ее участников, как «победителей», так и «побежденных». Важнее отметить специфически «фронтовую» риторику тех лет, а также тот факт, что как раз от данного репортажа с места «боевых действий» следует начинать отсчет 5 всей череды многочисленных выступлений в тогдашней печати, где так или иначе ругательно поминался «идеалист и мистик Лосев». После заметки «Вечерней Москвы», впервые изложившей доклад А.М. Деборина (с него 8 апреля 1929 года начиналась упомянутая всесоюзная конференция), появился короткий комментарий в «Правде» за 11 апреля. Чуть позже уже сам доклад под названием «Современные проблемы философии марксизма» был опубликован в полном объеме сначала «Вестником Коммунистической Академии», затем тремя отдельными изданиями в 1929 и 1930 годах, уже вместе со стенограммами прений по докладу.
Но обратимся к заметке в «Вечерней Москве». Ее автор рисует картину «ожесточенных боев на философском фронте», в ходе которых «воинственные материалисты-диалектики» вынуждены не только наносить «сокрушительные удары противникам на „внутреннем фронте“, извращающим основы материалистической диалектики», но они также успешно «сражаются с исконным внешним врагом – идеализмом». Оказывается, «значительные кадры идеалистов, не сложив оружия, окопались в ряде наших учреждений (например, в ГАХНе) и производят вылазки в качестве „вольных стрелков“. Тов. Деборин подробно характеризует суть „средневековщины“ одного из таких „стрелков“ – Лосева, стоящего на позиции „диалектического“… идеализма». Действительно, целые страницы вступительной части программного доклада А.М. Деборина отданы разбору учения этого «реставратора» диалектики (цитируются книги Лосева «Античный космос и современная наука» и «Философия имени», вышедшие в 1927 году), который – неслыханно! – «предпочитает „чистую диалектику“ Плотина и Прокла материалистической диалектике Маркса, Энгельса и Ленина». Конечно же, заключает докладчик, эта «лосевская идеология отражает настроения самых реакционных элементов нашей страны» и с тем убеждает своих коллег, что «борьба с идеализмом и мистицизмом является нашей первой обязанностью» 6.
Как видим, размежевание обозначалось явственно и недвусмысленно. «Новая русская философская система», свидетельствующая своим появлением, «что и внутри России жив дух истинного философского творчества, пафос чистой мысли, направленной на абсолютное» (воспроизводим констатацию С.Л. Франка 7, который в эмигрантском далеке совсем иначе откликнулся на те же две книги Лосева, что год спустя «прочел» А.М. Деборин), понадобилась советским философам скорее для сведения счетов «со своими». В этом отношении весьма показательны материалы дискуссии по деборинскому докладу, где торжествующие «диалектики» бросают упрек сконфуженным «механистам», поскольку последние не проявили должной партийной бдительности и не объявили бой «идеализму шпетов и лосевых», в то время как «диалектики» уже начали окопную войну на «внешнем» фронте… Заметим, что первые выпады против Лосева исходили именно из лагеря, где еще были способны (хотя бы втайне) оценить реальное значение «чистой диалектики». Сохранились свидетельства, что Лосев строил планы объяснения с Дебориным, желая установить с ним взаимопонимание на почве научной (неидеологизированной) мысли. Показательны в этой связи некоторые сочувственные отклики западной, прежде всего эмигрантской прессы, на итоги философской батрахомиомахии в Советском Союзе, когда отмечалось, что «деборинцы ценили специфичность философии», «в их работах воскресали основные философские категории» (П. Востоков), обнаруживались «тенденции к идеализму» и чуть ли не намечалось «обособление философии от политики» (Н. Бердяев) 8.
Итак, даже в относительно либеральные времена конца 20-х годов, когда «никакого классового содержания» еще можно было не находить «ни в Пифагоровой теореме, ни в правиле Ампера, ни в законах Менделя» и тем самым еще сопротивляться «солнечной истине марксизма» 9, уже тогда лосевская философская
