В этом трехэтажном здании, бывшем общежитии семинаристов, располагалась Нижегородская радиолаборатория, ставшая вскоре знаменитой на весь мир. Работали в ней удивительные люди – страстные, неистовые энтузиасты, для которых радио было делом и смыслом всей жизни. Душой лаборатории являлся ее руководитель – известный ученый Михаил Александрович Бонч-Бруевич.
Боюсь утверждать определенно, но по моим наблюдениям, кроме самих работников лаборатории, мало кто тогда в Нижнем конкретно представлял себе реальные перспективы этого дела. И тем не менее все испытывали к лаборатории чувство особого уважения, зная, как внимательно следит за ее успехами Ленин, какой заботой он всегда ее окружает.
При всей нашей занятости текущей политической работой и мы время от времени проявляли интерес к «чудесам», создаваемым на Откосе. Особенно памятным осталось первое посещение лаборатории. Нас, работников губкома и губис пол кома, пригласили присутствовать при уникальном эксперименте.
Время морозное, все кутались в шубы, пальто и полушубки. Собрались в какой-то большой комнате. В центре стоял громоздкий ящик, в котором что-то мигало и трещало.
Забудьте хотя бы на минуту все, что вы знаете о современном радио и телевидении, и тогда вы поймете, как более пятидесяти лет назад мы смотрели на этот таинственный ящик, с нетерпением ожидая чуда.
И «чудо» свершилось: ящик заговорил!
«Алло, алло, говорит Москва! Говорит Москва!» – услышали мы из ящика. Это в Москве заработал радиопередатчик, собранный в нашей Нижегородской радиолаборатории. А мы в Нижнем слышали голос Москвы! Восторгу нашему не было границ. Каждый ощущал себя свидетелем рождения новой эпохи в области отечественной техники (и не только, конечно, техники) – эпохи беспроволочного телефона.
Так впервые в своей жизни я услышал радио.
Я помню, как-то в разговоре, происходившем в Нижнем, М.А. Бонч-Бруевич привел ленинские слова из письма к нему, которые теперь уже стали широко известны: «Газета без бумаги и «без расстояний», которую Вы создаете, будет великим делом».
Через месяц во время майской партийной конференции состоялась другая моя встреча со Сталиным, также по его инициативе, но теперь уже о моей новой работе.
Он начал с того, что попросил подробно рассказать, как работает Угланов, какое у меня сложилось впечатление. Я ответил так, как думал. Тогда он сказал, что я проделал большую работу в Нижнем Новгороде. Организация поздоровела, стала сплоченней, и если Угланов, как видно из моих слов, уже «пришелся ко двору», то без ущерба для работы там мне можно перейти на новое место, и у ЦК есть намерение выдвинуть мою кандидатуру на работу в качестве секретаря Юго-Восточного бюро ЦК ВКП(б).
Подумав, я ответил, что, по совести говоря, мне хочется еще хотя бы полгода-год поработать в Нижегородской губернии. Это будет полезно для моего роста как партийного работника. Я только стал входить в курс хозяйственной политики, чувствую, что у меня еще недостаточно опыта для руководящей губернской работы, хотя я успел вникнуть в вопросы руководства промышленности, сельского хозяйства, советского строительства, но не во всем сумел разобраться.
Я возражал против предложенного поста секретаря ЮгоВосточного бюро ЦК ВКП (б). Это очень большая и ответственная работа, к которой я считал себя не подготовленным.
Юго-Восток России – это Северный Кавказ, огромный край. Много сложных проблем, связанных с казачеством, горскими национальностями и их взаимоотношениями между собой. Это огромный сельскохозяйственный край, а как раз опыта сельскохозяйственной работы у меня было мало. Только то, что успел приобрести, работая здесь. Я боялся провалить эту работу и не оправдать надежды ЦК.
Да мне и не хотелось тогда уезжать из Нижнего. Я только что начал по-настоящему «влезать» во все нижегородские дела, меня узнали коммунисты и беспартийные рабочие, на последней партийной конференции мне выразили полное доверие. Работал я с большим увлечением, и дела у нас пошли как будто неплохо. В этих условиях срывать меня с места и посылать на совершенно новую, притом очень большую, работу, с которой я к тому же мог и не справиться, казалось делом несвоевременным.
Поэтому я высказал Сталину свои доводы против назначения меня секретарем Юго-Восточного бюро ЦК партии.
Сталин ответил: «Не преувеличивай трудности. Конечно, они там есть». Он подробно рассказал, что сейчас секретарем там Виктор Нанейшвили, которого я должен хорошо знать по работе в Баку. Он старый большевик, бывший учитель. В работе сохранил характер и навыки учителя – больше поучает, разъясняет. Объединить организационно край ему не удалось. Кроме Ставропольской и Терской губерний, все остальные организации не поддерживают бюро ЦК, считая его излишним звеном между ними и ЦК. «Мы же считаем, – продолжал Сталин, – что при плохих средствах связи, неокрепшем аппарате ЦК трудно из Москвы руководить и разрешать специфически сложные вопросы этого края. Это не лишнее звено, а на данном этапе необходимый орган ЦК в крае».
На первых порах главная задача будет политическая, партийная работа. С ней можно справиться с моим опытом.
В отношении хозяйственной работы ЦК готов дать в край, в бюро ЦК крупных работников. «В частности, мы можем направить Эйсмонта – опытного хозяйственного работника и еще других. Вообще, после ознакомления с положением на месте будет ясно, каких еще работников нужно направить в край. ЦК жалеть людей для этого края не будет».
Опровергать эти аргументы я, конечно, не мог. Они были убедительными. Однако я заявил, что не хочу ехать на эту работу еще и по другой причине: «В состав Югвостбюро входит Ворошилов, командующий военным округом. Я с ним нигде не работал и лично его не знаю. Он известный политический деятель, старый большевик, член ЦК партии, намного старше меня. Я же кандидат в члены ЦК. У него уже сложилось, наверное, по всем местным вопросам свое мнение, и по многим вопросам, естественно, у него будет своя позиция. Я не буду ему уступать в таких случаях, буду проводить линию, которую считаю правильной. На этой почве у нас неизбежно возникнут конфликты. Я его уважаю и не хотел бы вступать с ним в конфликты. А приспосабливаться я не могу».
Сталин стал успокаивать меня, что ничего этого не случится: «Можешь действовать самостоятельно и не опасаться». Он хорошо знает Ворошилова как толкового, умелого товарища. Ворошилов не будет мешать, а, наоборот, будет помогать. К тому же он лично поговорит с ним об этом. Вообще Сталин умел уговаривать.
Мне ничего не оставалось, как дать согласие на предложение ЦК.
К концу беседы Сталин обратил внимание на то, что я крайне исхудал и у меня болезненный вид. Это было, конечно, результатом жизни на тогдашнем полуголодном пайке и начавшегося туберкулезного процесса в легких, но я Сталину сказал лишь о том, что за месяц до этого я около двух недель лежал в постели с воспалением легких с высокой температурой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
