8
Возле гостевой спальни находилась маленькая гостиная, в которой командиры обычно держали совет. Именно в этой гостиной господин Осокава и командир Бенхамин иногда часами просиживали за шахматной доской. Казалось, шахматы были единственным занятием, которое отвлекало Бенхамина от боли. С тех пор как лишай дополз до его глаза, этот глаз распух, покраснел, а кожа вокруг него покрылась гнойными прыщами. К тому же от хронического конъюнктивита оба глаза беспрерывно слезились. Чем лучше командир концентрировался на шахматах, тем успешнее он отвлекался от боли. Разумеется, он никогда о ней не забывал, но все-таки, играя, он частично освобождался от ее абсолютной власти.
В течение долгого времени заложникам разрешалось находиться только в определенной зоне дома, но с некоторых пор строгости несколько ослабели, и они время от времени получали доступ в другие зоны. Господин Осокава долгое время даже не знал о существовании этой комнаты, пока его не пригласили в нее играть. Это была очень маленькая комнатка, возле окна в ней стоял игральный столик и два стула, у стены – софа, секретер с письменным прибором, полка с книгами, переплетенными в кожу. На окне – желтые занавески, на стене – картина, изображающая корабль, на полу – ковер с голубыми цветами. Комната как комната, но она была маленькой, а после трех месяцев, проведенных в огромном пространстве главной гостиной, она вызвала у господина Осокавы чувство глубочайшего облегчения, той успокоительной защищенности, которую он испытывал ребенком, когда забирался с головой под одеяло. Он осознал это со всей ясностью только во время третьего сеанса игры: в японских домах не делают таких огромных комнат. Японец попадает в подобные помещения, лишь приходя на банкет или в оперный театр. Ему нравилось, что в этой комнате, если встать на стул, можно достать пальцами до потолка. Он вообще воспринимал с особой благодарностью все вещи, которые делают мир близким, закрытым и защищенным. Все, что он когда-то знал (или догадывался, что знает) о законах человеческого существования, за последний месяц обнаружило свою полную несостоятельность. Раньше его жизнь была заполнена до отказа, состояла из бесконечных часов работы, вечных переговоров и компромиссов, а теперь он играл в шахматы с террористом, к которому испытывал странную, необъяснимую симпатию. Раньше у него была респектабельная семья, их жизнь была подчинена строгому порядку, а теперь он был окружен людьми, которых любил и с которыми не мог поговорить. Раньше он посвящал опере несколько минут перед сном – теперь каждый день часами слушал оперную музыку в живом исполнении, со всей его теплотой, ошибками и очарованием, и женщина, владеющая волшебным голосом, находилась совсем рядом с ним: она смеялась, садилась подле него на диван, брала его за руку. Внешний мир считал, что господин Осокава сейчас очень страдает, и он едва ли сможет кому-нибудь объяснить, что это не так. Внешний мир. Он никогда не мог полностью от него отвлечься, вытеснить его из головы. Но ясное понимание того, что он наверняка очень скоро потеряет эту сладость жизни, которая снизошла на него в этом доме, заставляло его сильнее дорожить текущим моментом.
Командир Бенхамин был хорошим шахматистом, но и господин Осокава ему ничуть не уступал. Оба они относились к типу игроков, которые терпеть не могут игру на время, и делали поэтому каждый ход так, словно время на свете еще не успели изобрести. Оба они были равно талантливы и равно медлительны, и ни один из них не испытывал ни малейшего раздражения по поводу медлительности другого. Как-то господин Осокава в ожидании своего хода подошел к дивану, сел на него и закрыл глаза, а когда открыл их снова, то увидел, что командир Бенхамин все еще двигает своего коня туда-сюда через те же самые три шахматные клетки и как будто вообще не собирается снимать пальцев с лошадиной головы. В игре они использовали разные стратегии. Бенхамин старался контролировать центр поля, господин Осокава предпочитал оборону: пешка здесь, чуть позже ладья. Побеждал поочередно то один, то другой, и никто из них не высказывался по этому поводу. Вообще-то, без разговоров игра идет более мирно. Коварные ходы не приветствовались, но и не замеченная вовремя опасность сожаления не вызывала. Вот один из них передвигал королеву, другой короля, и никто так и не вспоминал про те слова, которые Гэн написал им специально для таких случаев. Даже концовки проходили без всяких эксцессов: легкий кивок головы, а затем каждый заново расставлял на поле фигуры, чтобы на следующий день все было готово к новой партии и они могли сразу же начать игру. Ни одному из них даже не приходило в голову покинуть комнату, не приведя в порядок фигуры.
Несмотря на то что, по всем стандартам, дом был громадным, частная жизнь в нем была невозможна. Исключение составляли Кармен и Гэн, которые встречались в посудной кладовке часа в два ночи. Оперное пение, приготовление пищи и игра в шахматы – все это входило в сферу жизни общественной. Гостевая комната находилась в том же конце дома, что и кабинет, где без умолку, час за часом, болтал телевизор, так что если кто-нибудь из молодых террористов искал новых развлечений, то при желании мог понаблюдать за игрой в шахматы. Заложники, хотя им и разрешили спускаться вниз, в прихожую, все же опасались непредсказуемых выходок со стороны парней, охранявших входную дверь с оружием в руках, и поэтому с большей охотой заходили посмотреть на игру на десять-пятнадцать минут, но за это время им редко удавалось застать хоть один ход. Большинство из них любили футбол и на шахматы тоже пытались смотреть как на вид спорта, ведь раз это игра, в ней должно что-то происходить. Но то, что они видели в маленькой гостиной, производило на них впечатление долгой литургии или лекции по алгебре или орнитологии.
Однако двое зрителей проводили здесь целые часы и при этом никогда не клевали носом: Ишмаэль и Роксана. Последняя приходила сюда, как на спектакль, где главную роль играл господин Осокава, который, в свою очередь, был ее благодарным зрителем. Ишмаэль оставался потому, что ему самому хотелось играть в шахматы с господином Осокавой или командиром Бенхамином, только он не был уверен, что ему разрешат. Все молодые террористы старались не выходить за установленные для них рамки и знали свое место. Как и все дети, они время от времени критиковали командиров, но при этом испытывали к ним непритворное, смешанное со страхом уважение. Они могли до бесконечности пялиться в телевизор, но часы дежурств не пропускали никогда. Они не просили Месснера приносить им галлоны мороженого: подобные просьбы были прерогативой командиров, а те прибегли к подобным послаблениям только дважды. Они не дрались между собой, хотя искушение такое возникало у них постоянно. Командиры сурово наказывали за драки, а Гектор даже взял на себя обязанность бить своих подчиненных сильнее и дольше, чем их могли избить во время потасовок, и все это делалось ради того, чтобы научить их действовать сообща. А если все-таки разногласия могли быть разрешены только дракой, они сходились в подвале и, сняв рубашки, лупили друг друга и при этом тщательно следили за тем, чтобы не попадать по лицу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
