основание утверждать, что братоубийство не являлось экстраординарным явлением в политической практике скандинавских королевств. Вопреки христианскому вероучению, как инструмент борьбы за власть оно использовалось в самых разных политических целях, при этом не оказывая заметного влияния на легитимность их инициатора. Таким образом, результаты, полученные в ходе этого экскурса, позволяют адекватно интерпретировать тот пассаж «Пряди об Эймунде», в котором главный герой ставит перед конунгом Ярицлейвом вопрос о физическом устранении его соперника и получает уклончивый и безразличный ответ. И вопрос Эймунда, и ответ Ярицлейва органично вписываются в политическую практику средневековой Скандинавии. Создателям «Пряди», приписавшим Эймунду столь провокационное предложение, оно должно было представляться естественным разрешением междукняжеского конфликта.
Интересно, что в «Пряди об Эймунде» Ярослав порицается отнюдь не за «пособничество» в убийстве брата, а за скупость, являющуюся причиной постоянных конфликтов с наемниками, которые «не хотят трудиться за одну только пищу» и требуют выплаты полагающегося им жалованья из захваченных конунгом богатств. Как отмечал А.Я. Гуревич, исследовавший «идеал государя» в «Круге земном»: «Щедрость – одно из самых главных качеств вождя, привлекавшее к нему дружинников»[525]. В справедливости этого утверждения можно убедиться, обратившись к «Саге об Инглингах», где рассказывается о легендарном норвежском конунге Хальвдане, люди которого «получали столько золотых монет, сколько у других конунгов люди получают серебряных, но жили впроголодь. Он был очень воинственен, часто ходил в викингские походы и добывал богатство». Скандинавская традиция знает различные типы «скупых» конунгов: еще об одном легендарном персонаже, шведском конунге Хуглейке Альвссоне, говорится: «Хуглейк конунг не был воинственен. Он любил мирно сидеть дома. Он был очень богат, но скуп»[526]. Как заметил А.Я. Гуревич, в «Саге об Инглингах» перед нами предстают два типа «скупого конунга»[527]. И это проявление отнюдь не личных качеств, а топосов саговой традиции, формирование которых мы можем проследить на примере конунга Олава сына Трюггви. Например, в «Круге земном» говорится, что «Олав был щедр со своими людьми, и поэтому его очень любили»[528], а в более поздней «Большой саге об Олаве сыне Трюггви» уточняется: «Олав был щедр на имущество со своими людьми, поэтому он был любим»[529].
В «Пряди об Эймунде» Ярицлейв осуждается за несоответствие именно этому топосу: не скупящийся на пиры и постройки, он тем не менее жаден к деньгам. Как отмечает Е.К. Блохин, это отрицательное в понимании скандинавов качество должно было подчеркнуть его недальновидность, отсутствие мудрости[530]. Подобное противопоставление можно найти и в «Саге о сыновьях Харальда Гилли», где симпатии оказываются на стороне братоубийцы, щедрого конунга Инги, а его жертва, конунг Эйстейн, напротив, порицается за скупость, что создает своеобразный конфликт между спецификой архаичной скандинавской традиции и установками христианской агиографии, элементы которой здесь также присутствуют, но не реализуются до конца. Что касается «Пряди об Эймунде», то высказывались мнения о том, что сюжетные элементы, повествующие о скупости Ярицлейва, являются вторичными дополнениями, обусловленными тенденцией к «героизации» Эймунда[531]. Если сопоставить эти наблюдения с параллелями, которые приведены выше, литературный характер сюжета о скупости Ярицлейва станет очевидным.
Даже если полагаться на антропонимическое сходство имен и подразумевать под «конунгом Бурицлавом» князя Бориса Владимировича, то этому предположению противоречит утверждение той же «Пряди» о его старшинстве между сыновьями Владимира, так как Борис являлся одним из младших сыновей; с другой стороны, известен случай, когда в древнеисландских текстах «Бурицлавом» именуется польский князь Болеслав III Кривоустый (1102–1138). Так, в «Саге о Кнютлингах» говорится, что сын короля Николаса Магнус женился на Рикице, которая была дочерью «короля славян Бурицлава»[532]. Как полагает А.В. Назаренко, этот брак состоялся около 1129 г. и был обусловлен стратегическим союзом Дании с Польшей, который ставил целью политическую изоляцию Кнута Лаварда и одновременно наступление на земли князя поморян Вартислава I[533]. Более сложный случай известен по «Саге об Олаве сыне Трюггви» в «Круге земном», где говорится, что конунг Олав после отъезда из Руси женился на Гейре, дочери Бурицлава, конунга страны вендов (Виндланда)[534]. Но во время, описанное сагой, «страна вендов» подчинялась польскому князю Мешко I, поэтому, не исключено, что в данном случае произошла контаминация Мешко и его сына Болеслава I, которая являлась общим местом скандинавской традиции: антропоним «Бурицлав» фигурирует в «Саге о йомсвикингах»[535], «Саге о Кнютлингах», «Гнилой коже», в сагах об Олаве, сыне Трюггви и т. д.[536] В пользу правомерности такого тождества свидетельствует тот факт, что незадолго до своей гибели в 1000 г. Олав, будучи королем Норвегии, посетил страну вендов и «пригласил Бурицлава конунга на встречу, и конунги встретились»[537]. В данном случае под «конунгом Бурицлавом» следует подразумевать Болеслава I, который был в то время польским князем. В то же время в сагах сообщается, что на дочери Бурицлава женился датский конунг Свен I[538], который, по Титмару Мерзебургскому, был женат на дочери Мешко и сестре Болеслава I[539]. Хотя альтернативная гипотеза, предложенная С.М. Михеевым, подразумевает вторичность антропонима Burizlafr по отношению к антропониму Buriz, под которым, по его мнению, Борис Владимирович мог быть известен среди скандинавов[540], необходимо отметить, что такой антропоним, по-видимому, появился в текстах XII в., изначально написанных на латыни («Vetus chronica Slalandie», «Annales Lundenses», «Annales Essenbecenses»). В «Деяниях данов» Саксона Грамматика Бурисом (лат. Buris или Burisius) именуется сын погибшего в 1134 г. Хенрика Скателара, который попытался строить козни датскому королю и был закован в кандалы. В одном из дополнений к «Старой хронике Слаланда» говорится, что Бурис был схвачен и ослеплен Вальдемаром I в 1167 г. («Burisius captus est a rege Waldemaro et eruti sunt oculi eius»)[541]. Предполагать, что данный антропоним быстро трансформировался на исландский манер, представляется проблематичным – тем более учитывая тот факт, что, по сути дела, имя Burizlafr являлось «собирательным»: в древнеисландских текстах под ним фигурировали в том числе и польские князья с именем Болеслав. Поэтому необходимо принимать во внимание вероятность синтеза в образе «конунга Бурицлава» Болеслава I и Святополка I аналогично рассмотренному выше образцу – Мешко I + Болеслав I. То, что в скандинавской традиции сюжетная развязка междукняжеского конфликта начала XI в. существовала в двух противоречащих друг другу вариантах (пленение Бурицлава в одном случае и его убийство в другом), может служить аргументом в пользу того, что, по крайней мере, один из «финалов» являлся результатом литературного творчества. Сложный композиционный характер «Пряди» наводит на мысль, что второй вариант, использовавшийся для демонстрации находчивости и удачливости Эймунда, сложился достаточно поздно, потому что создатели этого «сценария» сконструировали ситуацию, которая в более раннее время квалифицировалась
