— Я согласен и вести вперед других и гордиться, но как же так получается: мы сплавляли лес, затратили и силы и средства, а этот лес у нас забирают!
— Я уже тебе говорил, что лес мы даем взаймы. Летом начнем сплав и вернем. За зиму и весну надо поставить не один километр столбов. Ждать же до лета и не строить — значит потерять полгода. Не день и не два, а полгода. А это — преступление. Поэтому я считаю, что поступил правильно, то есть по закону, решив взять у устьневинцев лес. — Сергей встал, как бы показывая, что разговор окончен. — Об этом есть решение исполкома, и ты обязан его выполнить. Завтра из Белой Мечети, из Родниковской и Краснокаменской приедут подводы за лесом. Так ты смотри, чтобы все обошлось по-хорошему. Понятно?
— Мне понятно, — грустно проговорил Савва, — но я не согласен. Подчиняюсь, но не согласен. — Тут Савва с усмешкой посмотрел на Сергея. — Вот ты говоришь, что лес берешь взаймы. Я знаю, какой это заем! Это все равно, если бы я сам у себя занял сто рублей.
— Опять ты рассуждаешь по-устьневински. — Сергей сдержанно улыбнулся. — Но моему честному слову ты веришь?
— Тебе-то верю, но… — Савва не договорил и махнул рукой.
— Вот и хорошо. — Сергей снова сел на стул. — Еще я хотел поговорить с тобой о рытье канала.
Поговори лучше с родниковцами, они ж теперь тоже хозяева, наравне с нами.
— Вот что, Савва Нестерович! — Сергей строго посмотрел на Савву. — После мы разберемся, кто тут главный хозяин. Строить же станцию будем всем районом. Машины уже прибыли. Надо нам поторопиться с каналом. С понедельника сюда съедутся колхозы шести станиц. Жить они будут у вас — надо тебе заранее побеспокоится о жилье. Поговори об этом с председателями своих колхозов, — гостей надо встретить как полагается. Кроме того, Усть-Невинская по нашему плану должна дать на строительство канала три бригады по пятьдесят человек, тридцать пароконных подвод, шестьдесят носилок, сто пятьдесят лопат и ломов.
— Мы готовимся.
— Поторапливайся. И еще: как ты думаешь, если я назначу прорабом на канале Семена Гончаренко? Тут нужен хороший помощник инженеру. Семен — парень честный, трудолюбивый.
— Что ж, я не возражаю.
Расстались они сухо. Сергею было неловко оттого, что он говорил с Саввой таким строгим и подчеркнуто официальным тоном.
«Хороший же парень, работяга, — думал он, проезжая по площади, — а вот рассуждает, как допотопный единоличник. Смешной, ей-богу. «Моя Усть-Невинская, ее я люблю, о ней печалюсь, а что делается за станицей — меня это вовсе не интересует…»
Глава VIII
Сергей увидел Верблюд-гору, за которой стоял птичник, подумал об Ирине, и рука сама потянулась к лицу, ощутив на щеках и на подбородке густую и колючую щетину.
— Заскочим на птичник? — спросил Ванюша.
— Нет, сперва к нашим. Там мы умоемся, позавтракаем, а к тому же у Семена есть чудесная бритва. Тебе тоже надо помолодеть!
— Еще терпимо, — сказал Ванюша, заворачивая в знакомый переулок.
В доме была одна Ниловна. Приезд Сергея ее так обрадовал, что бедная старушка прислонилась спиной к печке и не могла сойти с места. Сергей поцеловал мать в старчески мягкую щеку. Губы у Ниловны дрогнули, а всегда ласковое ее лицо в мелких морщинках озарялось то улыбкой, то грустью. Концом платка она вытерла слезы, усадила сына на лавку, сама села рядом и стала рассказывать свои домашние новости.
— А еще скажу тебе, сынок, что Семен и Анфиса по весне уйдут от нас, — с горечью сообщила мать, — Чересчур спешат, стараются. С утра и до вечера — все там, на своем плану. Вот и сегодня чуть свет ушли.
— Парочка подобралась дружная, — сказал Сергей. — Анфиса небось довольна своим мужем?
— Лучшего ей и желать не надо. И скажу я тебе, что Семен — парень славный, смирный, со старшими обходительный. Он бы и с нами жил, да только Анфиса не желает. Молодая, а уже захотела стать хозяйкой. «Будем строить свою хату», — вот и весь ее разговор. Не хочет жить со стариками. — У Ниловны снова задрожали и скривились губы, а глаза затуманились слезами. — А дура Анфиса. Она того и не знает, как трудно нынче строиться. Весной саман надо делать, а там стены ставить, мазка, потолок накладывать, побелка. Какую силу нужно, а Анфиса — ты только, сынок, молчи, уже затяжелела Анфиса, к лету будем ждать внучонка. Какая же из нее будет работница? Как же тут хату строить?
— Ничего, мамо, Семен и сам управится.
— Зачем же, скажи на милость, семью нашу разделять? Ну и жили бы с нами. Гуртом жить легче, да и мы с батьком жильцы на этом свете уже недолгие. Останемся на старости лет вдвоем, и некому за нами присмотреть. Ты в большие начальники пошел, по месяцу дома не бываешь, — Ниловна вытерла глаза, — а дочка свое гнездо свивает.
— Мамо, вы не печальтесь, — успокаивал Сергей Ниловну. — В обиде мы вас не оставим, а что Семен и Анфиса мостят себе гнездо, так в этом виноват, мамо, я. Это ж я побеспокоился, чтобы фронтовикам дали планы, вот и Семен сразу разбогател. — И Сергей, желая переменить разговор, спросил: — А где же батя?
— В правлении сидит день и ночь. Все Артамашова ревизует, через это и дома не живет.
— Мамо, приготовьте позавтракать мне и Ванюше, — сказал Сергей, вставая, — а я покамест побреюсь.
— Иди, сынок, в ту комнату, там и зеркало, а я тебе горячей воды принесу.
Сергей сидел перед зеркалом и с удивлением смотрел на свое худое и густо заросшее бородой лицо. Таким мрачным и изнуренным он себя еще не видел. Глаза стали большие, щеки заметно ввалились, брови сделались и чернее и шире — они хмурились и тяжело свисали над устало-грустными глазами.
«Мне бы отоспаться, — подумал Сергей, чувствуя тяжесть в веках. — Я чертовски хочу спать. Побреюсь, поеду к Ирине и у нее отосплюсь».
Ниловна принесла в кружке горячую воду и присела рядом на стул. Сергей разводил мыло, накладывая помазком белую пену на щеки, а Ниловна смотрела на него и изредка вздыхала.
— Сережа, — сказала она тихо, — тебе там тяжело?
— Нет, мамо, совсем не тяжело.
— Ох, обманываешь! Отчего ж ты так переменился? Похудел и как бы дажеть почернел. Небось и недоедаешь и недосыпаешь?
— Вот это, мамо, бывает.
Ниловна только сокрушенно покачала головой и с той же грустью в глазах смотрела на сына.
— Женился бы ты, Сережа, — заговорила она, — вот оно тебе и легче жилось бы. Как там ни говори, а жена и постель приготовит, и обед сварит, и чаю согреет.
— Женюсь, мамо, — сказал Сергей, заглядывая в зеркало. — Вот только подуправлюсь с делами.
— На Ирине Любашевой?
— На ней, мамо.
— Так чего ж ты смеешься над девушкой?
— О чем это вы, мамо?
— А все о том же. — Ниловна с упреком посмотрела на сына. — Ты перед матерью не хитри. Все бабы в станице только и балакают о том, что Ирина тебе неровня.
— Мне-то какое дело до этих разговоров?
— А такое дело, что бабы зря языками чесать не станут. Знать, есть тому причина. Как же это так — неровня? Да ты на себя посмотри: какого ты роду и племени? Родители у тебя простые люди. Да и ты такой же, только моли бога, что на войне так высоко продвинулся и, сказать, уму-разуму набрался. Так зачем же унижать других, наших же станичников?
— Да никого я, мамо, не унижаю.
— Помолчи да послушай, коли мать тебе говорит, — строго сказала Ниловна. — Ирина как раз и есть тебе пара. Погляди на нее, какая славная девушка. И красавица первая в станице, и работать умеет, и чистуха, и у печи станет — все, все умеет делать, потому что мать ее всему научила. С такой женой жить да радоваться. С людьми она обходительная, да и грамотная, в школе училась. Грех тебе, Сережа, не любить такую девушку, а тем паче насмехаться над ней.
— Да откуда вы все это взяли? — с удивлением спросил Сергей.
— Сама Ирина мне высказала. Мы с батьком ходили к Марфе Игнатьевне. Думали посвататься, а вернулись с «чайником».
— Так вы уже там были? Вот это совершенно зря. Я вас об этом не просил.
— Велика важность. В таком деле батька с матерью и просить не следует, они и сами знают, что им делать. А с Марфой Игнатьевной мы вели свой родительский разговор, и согласие промеж нас было душевное. Мы уже и выпили и разговорились, а тут приходит Ирина. Вижу — в слезах и в горе. Стала я ей ласковые слова говорить, невесточкой своей назвала, а она смотрит в землю и молчит. А потом сказала.
— Что ж она сказала?
— «Ежели, говорит, вашему сыну я не пара, то передайте ему, чтобы он ко мне не приезжал, я его и видеть не желаю».
— Меня? — Сергей даже приподнялся.
— А то кого же? Не меня. «А вам, говорит, тоже делать у нас нечего». С тем мы и ушли. Нехорошо так, сынок.
— Мамо, — сказал Сергей, вытирая полотенцем смоченное одеколоном лицо, — вы можете мне поверить? Как сын, клянусь вам, что я ничего не только не говорил плохого об Ирине, но даже и думать не смел. Это кто-то в станице придумал. Если бы узнать, кому я стал поперек дороги…
