Не замерзли. Еды хватило. До Туруханска дотащились, припадая на лыжные палки, молясь: слабость, пот потоками по спине, дотерпеть, только не упасть, люди подберут, кусок хлеба дадут.
Люди дали и кусок хлеба, и глоток воды. Очухавшись, отоспавшись в избе у высланного казака – девятеро детей, немая – язык в стычках Войны вырезали – чернокосая мрачная хозяйка, на образа крестятся, а водку недуром хлещут, и на ночь, и утром, едва печь растопив, – побежали на лыжах дальше, на юг, все на юг.
Великий путь на Юг, и на Север тоже великий путь; Война идет на Востоке, но ведь и на Западе она тоже идет, и как разделить мир, как разрубить его острой казацкой саблей, разрезать охотничьим ножом, моряцким кортиком, каторжной финкой? Мир неразъемен. Нам принадлежит наше тело… ты видел много тел, лежащих бездыханно на снегу, горевших в пламени костров, и пахло паленой шерстью и жареным мясом, и тебя рвало прямо на снег, и в живого еще человека, привязанного к пихте проволокой, палили из ружей, развлекались, ибо на его голом теле, багровом и синем от мороза, были углем нарисованы мишени, и солдаты стреляли, пытаясь попасть в яблочко, выбить десять очков. Кому принадлежали ЭТИ тела?!
Но лишь в твоем теле горит твоя душа. Не загаси свечу.
Свечу не загасят; свечу бросят под ноги и раздавят сапогом. И мягкий воск превратится в лепешку. И фитиль вомнется в хрусткий снег, в землю.
Он прорастет огнем лет через сто. Через тысячу.
Неправда, Огонь уже близок.
Говорю тебе, что Огонь уже близок; и слетятся Ангелы, чтобы увидеть бушующее море Огня, и засеять семена на поле Огня, и окунуть гадких и растленных в отверстую пасть Огня. Что ты бормочешь себе под нос?! Ты моя женщина, я твой мужчина. И весь сказ. Иди рядом со мной и не рыпайся. Ты должна все терпеть. Я веду тебя к Золотому Богу. Разве есть Бог, кроме Христа?! Это Учитель Христа. Это его друг. Кореш тюремный. Они сидели когда-то так же у костра, варили уху из осетра, кидали туда луковку, разламывали ржаной хлеб, перебирали четки, ставили на Озере сети… на Озере?.. на каком?.. на Байкале?.. Ну да, на Байкале. Мы еще туда придем. Золотой Бог там, неподалеку. Там, где гольцы и леса обрываются в мертвую и бесконечную монгольскую красную степь. И что тот Бог?.. Что он нам?!.. Зачем мы туда так неистово, упорно бредем?!..
Узнаешь. Так все тебе и расскажи. Ты что, не рада, что мы от смерти спаслись, удрали с Островов?!
Но… Война… мы же движемся прямо к Войне… прямо в ее пекло… в сердцевину… она здесь… она пожрет нас… мы – ее жареные поросята…
Молчи. Иди. Я с тобой. Ты со мной. Это главное.
Ветер поднимал бастылы полыни. Ветер, дыша тяжко и медленно, как умирающий старик-воин, шевелил кусты и сухие травы, касался колючих шариков выжженных репьев шершавой ладонью. В пустыне был господин один – ветер, и все понимали это. Скалы осыпались, земля растрескивалась и не родила. Зима остановилась, как останавливаются старые часы, и медный маятник Солнца, и серебряный маятник Луны – оба зависли в дымном пустом небе, где не пролетало ни ястреба, ни коршуна. Земля звенела под ногой, и небо над головой уходило далеко и глубоко в синюю бездну. Запрокинь лицо – и потеряй сознанье от паденья в небо. Будешь лететь век, не остановишься, не уцепишься за сухую пахучую земную травку.
Золотая статуя блестела под Солнцем. Золотой Бог сидел недвижно, скрестив ноги, глядя большими раскосыми пустыми выпуклыми глазами вдаль, в пустыни и снега. Вдали, в горах, прогремел взрыв. Бог глядел вдаль и видел, как через пустыни, тайгу, снега, леса, степные тропы к нему идут двое – мужчина и женщина. Они шли к нему, проживая жизнь свою. За время пути к нему они прожили не одну жизнь, а много жизней. Они любили и разлюбили, рождали и оплакивали. Они мучались и праздновали. Они умирали; они возрождались; они плакали снова, потому что не знали, что смерть – это тоже жизнь.
Золотой Бог глядел в степь радостно и спокойно. Он ждал людей к себе.
Во лбу статуи, там, где сиял когда-то синий Третий Глаз, обозревавший владенья Темучина – Владыки полумира, зияла сиротья дыра.
……………………ТЫ СЧАСТЛИВ?! НЕТ, СКАЖИ, ТЫ СЧАСТЛИВ?!..
ДА, Я СЧАСТЛИВ. ПУСТЬ ВОЙНА. А Я, Я СЧАСТЛИВ.
Да, он счастлив. Но почему каждый день он идет, бежит на эту самую улицу, к тому самому дому, где была в одной из квартир настежь распахнута дверь и мертвый человек навзничь лежал на холодном крашеном полу своей – или чужой? – комнаты.
Он стучится во двери. Все двери закрыты. Его мучает, что он помог ему, когда он умирал. А если он там сейчас лежит, за одной из этих дверей. А? Если он не умер, а был просто без сознанья. Сон бывает как смерть. А потом он проснулся, и у него громко забилось сердце. Или у него смертельно болит ожившее сердце, и он опять умирает, от чудовищной боли, что сравнима разве только с родовой, когда и мать и ребенок причащаются густо-красного смертного вина, – и некому ему всунуть меж зубов даже простецкий, дедовский нитроглицерин?..
Он мечется по темному, страшному дому. Он стучится в подъезды лбом. В двери глухих квартир – кулаками. Изредка слышен мышиный шорох за дверьми, ему открывают испуганные, ошалелые люди: «Вам кого?.. Чего?!.. Вы пьяный, гражданин!.. Дядя, а мамы нету дома… Сейчас в полицию позвоню – вас тут видят уже который день, стыдно, взрослый мужик, так израненный, видно по всему, с Войны, – и надо же так влюбиться!.. Прекратите вы за ней бегать, она сама к вам придет…» Извините… извините… извините.
Вот она, эта дверь. Да?! – она: здесь сорван номер. Но на соседней тоже… сорван. Черт! Он ударяет ногой и в ту, и в другую. Двери глухо гудят. Немотствуют. Где его лицо! Его лицо!
«Я ХОЧУ ВЗГЛЯНУТЬ НА ЕГО ЛИЦО!»
………………а может, там уже распад и шевеленье, от коего колени подгибаются………………
………………а может он сейчас, восстав, так же бьется лбом об одну из проклятых дверей, беззвучно крича: «Выпустите!.. Выпустите меня!..» – и при этом – какое, какое же у него ЛИЦО?!..……………
…………………зачем этот ужас. Зачем этот ужас ему. Человек мертв – это уже дело морга. И всех кладбищ в Армагеддоне, для этого предназначенных.
Он стоит у безмолвной двери, набычившись. Сильно ударяет в нее обоими кулаками, рискуя в кровь разбить руки. Так застывает – с кулаками над головой.
– Черт возьми. Черт возьми. Черт меня возьми совсем. Лучше бы жена моя, Женевьева, увела меня тогда с собой к Луне – с балкона. Лучше бы я в той коммунальной ванне навек уселся с разрезанными руками. Черт меня возьми совсем. Эй! Кто-нибудь!..
Эхо. Слепота. Глухота. Немота.
………………– Господи!.. Полыхает-то как!.. И ни одной аварийной машины!..
– Да вот, вот, едут, пожарные наши бестолковые… люди-то там уже все равно сгорели… или мечутся, кричат… факелы живые…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
