На берегу у накрытых столов все ещё горел костёр и егеря-официанты, собравшись в кружок и, верно, отчаявшись уже попотчевать гостей, напотчевались сами и теперь делали вид, что трезвы и при исполнении. За их спинами, на стоянке, верещала автомобильная сигнализация и мигали подфарники; остальные машины чёрным строем стояли у кромки берега.
Финансовому директору вмиг стало не до выпивки и «телок».
— Моя сигналит! — всполошился и побежал он, на ходу отыскивая ключи.
Что-то важное у него было в машине, возможно, все своё носил с собой, и кассета с видеозаписью поединка с Колеватым находилась там же…
Подвыпивший старший егерь стоял перед президентом с видом трезвейшего человека.
— Где сейчас обитает Кудеяр, не знаешь? — спокойно спросил Ражный.
— По всем признакам, на старом смолзаводе, — уверенно заявил Карпенко. — По крайней мере, ночевал не раз в печах…
Брошенный смолзавод был далековато и от Красного Берега, и от места, где слышалась стрельба. И все равно надо было бы проверить…
— Возьми Агошкова, тот вроде ещё на ногах стоит, и галопом, — велел Ражный. — Пока идёте — протрезвитесь. Если Кудеяр там, вяжи его и ко мне. Да смотри, он вооружился…
— А если он…
— Только живым! И здоровым!
— Понял!
— И ещё… Встретится Герой, отберите у дурака ружьё.
Ражный открыл «шайбу» — полная темнота, а точно помнил, что оставлял свет. И выключатель был в рабочем состоянии…
— Молчун? Ты где? — он зажёг спичку и увидел волчонка, точнее, его глаза и ощутил озноб, как от рисунков Фелиции на берёзах.
— Что это с тобой? — спросил от порога. — И почему здесь не горит свет?
Молчун, как положено, молчал, смотрел, лёжа на шкуре и положив морду на вытянутые передние лапы, словно бы говоря при этом, дескать, извини, так получилось…
Под лампочкой лежала груда полурассыпанных мешков с фуражом. Он зажёг ещё одну спичку, подошёл и осмотрел лампочку — из патрона торчал стеклянный сердечник с остатками спирали, а чуть в стороне валялись осколки стекла, запачканные кровью.
— Зачем ты это сделал? — спросил Ражный и склонился к волчонку.
Тот приоткрыл пасть и издал короткий, гортанный звук, напоминающий скрип дерева в ветреную погоду, будто силился что-то сказать…
Спичка догорела, Ражный вышел назад спиной и запер двери.
И только вернулся к костру, где ожидал его финансист, как увидел Каймака, идущего странной, прыгающей походкой. Кажется, его ограбили, по крайней мере, раздели, ибо шёл он в плавках и больших калошах на босу ногу, однако при этом блаженная, благодушная улыбка блуждала на его лице, измазанном давлеными комарами.
— Полюбуйся на него! — зло проворчал финансист, тотчас же оказавшись рядом. — Компаньон… Мать его!.. Не голова бы, не, деньги и не зарубежные связи — ей-богу, утопил бы сам!
10
И у второго поединка неожиданно оказался свидетель!
Только если в первом оглашённый с видеокамерой снимал по-шпионски, затаясь где-то на дереве, то Молчун не таился, просто стоял и созерцал, как сражаются люди. Впрочем, и оглашённым он не был, поскольку вёл свой род от волков — вечных поединщиков в борьбе за жизнь.
Его звериный взор не мешал и не отвлекал — напротив, даже вдохновлял: хоть волк и принесён был в дар, но, преодолевая боль раны, сбежал от Голована и пришёл на ристалище сопереживать вожаку…
Чаще всего схватку созерцали только птицы — чёрные вороны, слетавшиеся в дубраву в ожидании поживы. И лишь единственный раз в три года совершалась Ярмарка — своеобразные олимпийские игры, когда сильнейший засадник, не знающий поражений, вызывал на поединок Пересвета на Боярское ристалище. Засвидетельствовать этот бой собирались многие араксы и все иноки без исключения. Зрители приходили к ристалищу заранее, искали потаённое место, обычно забирались в кроны дубов и, никак не выдавая себя, наблюдали за схваткой.
И ещё в одном случае — во время Судного Пира, если Ослаб приговаривал к поединку и объявлял его зримым…
Волк сейчас был благодарным зрителем…
Ещё только взявши друг друга в объятья, Ражный впервые почувствовал мощь плоти Скифа, тугое, напористое биение крови и тепло… нет, жар, исходящий от тела. Было полное ощущение, не человека обнял — коня! И не зря эту стадию поединка называли братанием: яростный, беспощадный противник в кулачном бою на самом деле вдруг стал близким и в какой-то степени родным, но так, как в детстве бывает родным отцовский конь, на спину которого ты вскочил и помчался без узды и седла, всем телом прильнув к существу более выносливому и сильному.
Он знал, что это происходит за счёт взаимного обмена энергией при прямом контакте и ждал лишь момента, когда он начнётся. Скиф так и не дал возможности воспарить летучей мышью в течение всего зачина, и теперь, в братании, этого и не требовалось, поскольку Ражный «увидел» соперника телом.
И в первый миг был восхищён его силой, опять же как в детстве восхищаешься мощью коня. Тогда же у него мелькнула мысль об историчности этого поединка. Ражному невероятно повезло, и он сейчас борется с одним из сильнейших, если не самым сильным человеком планеты, и о схватке с ним будет что рассказать сыну и внукам.
Но подобные чувства мелькнули в сознании искрами, между прочим, ибо полыхал уже иной высокий огонь страсти, ни с чем не сравнимый и всепоглощающий. Скиф и в братании делал попытки танцевать, вернее, водить соперника, как кавалер водит барышню, — не зря намекал про польку-бабочку! Пояс у него был сделан тоже из кабаньего панциря, толстый и жёсткий, он едва захватывался рукой и почти не сгибался, чтоб сомкнуть пальцы. Снег на цветах хоть и стремительно таял, а все-таки сильно мешал, скользил под ногами, не давал упереться в землю, и пока Ражный осваивал особенности ристалища, инок потаскал его по центру круга. И наконец, утвердившись на земле, врыв её скрюченными пальцами ног, Ражный сделал попытку провести свой родовой приём — зажать шею противника и обвиснуть на нем, поджидая момента, когда уставший держать его вес соперник сделает ошибку и приблизит ногу для захвата. Короткими, молниеносными движениями он стиснул инока, вжал его лоб в своё плечо, но тут понял — замысел не удастся из-за роста Скифа! Он был ниже на голову, и чтобы повиснуть на его шее, нужно или встать почти на колени, или слишком далеко от противника упереться ногами, а он немедленно использует такое положение: опасно перемещать вперёд центр тяжести.
Инок активно сопротивлялся ему, но одновременно как бы наблюдал с интересом, словно сказать хотел:
— Ну-ка, ну-ка!.. Что это ты изобразить вздумал?
Его железный кулак, зажавший пояс Ражного, находился сейчас как раз напротив старой раны, хотя ему Удобнее бы было взяться за ремень ближе к позвоночнику. От такой близости руки противника к неприкрытому уязвимому месту на правом боку начинался не испытанный раньше болезненный озноб. И преодолевая его, Ражный резко повёл бедро вперёд, словно намеревался бросить с холки, и обманул Скифа; тот предусмотрительно шире расставил ноги и пополз рукой, жуя пальцами пояс, к спине.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
