стороны, она не знала, но о размерах назревающей бури могла догадываться.
Недавно закончились бои за село Романово. Одни атаковали, другие контратаковали. Бои длились около двух недель, и от села в триста восемьдесят дворов осталось только четыре.
По пути домой Катя думала о родных.
Отец — инвалид войны, мать — депутат районного Совета, младшая сестра — комсомолка. Их надо эвакуировать дальше в тыл. Может быть, поэтому командир отряда и послал ее в родное село? Нет, он сказал: «Ступай на Большую землю, помогай матери налаживать колхозные дела, помогай армии, скоро весь отряд вольется в ее ряды».
Глазами найдя крышу родного дома, Катя прибавила шагу. И тут же резко остановилась. На тропе, огибающей подмытый берег разбушевавшейся речки, где раньше был сделан переход из зыбких березовых жердей, лежал человек в солдатской плащ-накидке. Лежал неподвижно, уткнувшись лицом в землю. «Неужели и тут не подобрали убитых? Нет, этот, кажется, живой...» Катя нагнулась над ним, тронула за плечо. На Катю посмотрели молодые, но очень усталые глаза.
— Что тут делаешь? — спросила Катя.
Человек покосился на комель березы, которая, чуть накренившись к подмытому берегу, стояла у самой тропинки.
— Дерево гублю.
— Зачем?
— Лекарство себе добываю.
К комлю березы была привязана фляжка в кожаном чехле. Снятый с нее колпачок висел сбоку на серебряной цепочке. В открытое горлышко фляжки падали капли березовицы. Капля за каплей с конца бородки вонзенной в дерево финки.
— А ты, видать, догадливый, — сказала Катя, — и баклажка у тебя какая-то особенная, ненашенская.
— Будешь догадливый, если ноги надо сохранять.
Катя сочувственно охнула.
— Не охай, — прервал он ее, — ты же баклажкой заинтересовалась. Она у меня действительно особенная. Из чистого серебра. Это личный подарок английского короля. Не мне, конечно, а какому-то офицеру экспедиционных войск Великобритании, которые действовали в Африке. Второй фронт они там открывали. Но взял я эту фляжку у немецкого истребителя под Сталинградом. Этот ас воевал в Африке, но, когда Паулюсу туго стало, ас прилетел сюда и был сбит над Мамаевым курганом. Хорошая фляжка... Спасибо английскому королю. Она, кажется, в самом деле очищает воду. Мыл из нее раны, и вроде помогает.
Слушая его, Катя догадалась — ему не хочется отвечать прямо, что у него с ногой, поэтому он затеял длинный разговор про баклажку. Ждет, когда баклажка наполнится каплями березовицы. Время тянет, а тут дом уже на виду. Однако можно ли оставить его одного? Может, в самом деле у него плохо с ногой. И она снова спросила:
— Что у тебя с ногой?
— Ничего. Врачи собрались оттяпать ее, но я сбежал.
— Откуда?
— От врачей, разумеется. Там, в школе, собрались эти медсанбатовские косторезы. Им бы только отрезать и выбросить, а новая-то не вырастет, нога не береза... Налей-ка из баклажки в колпачок. Помоги, потом я сам справлюсь.
Катя поняла, что в селе располагается медсанбат. Значит, этого человека надо как-то вернуть к врачам. Но как?
— Ты вот что, — сказала она, подавая ему колпачок с березовицей, — я тебе наберу березовицы хоть ведро, но от врачей убегать не следует.
— Еще одна агитаторша нашлась, — огрызнулся он. — Пустое дело, сам умею агитировать не хуже тебя! Можешь уходить, но если приведешь сюда санитаров... Финка у меня всегда острая.
— Кого же ты будешь финкой угощать?
— Там посмотрим... — Он снова повернулся лицом к земле.
Кате почему-то захотелось еще раз глянуть в голубые глаза этого парня, — правду он говорит или прикидывается? — и она кольнула его ядовитым в ту пору словом:
— Хитришь?!
— Хитрю, — отозвался он, не поднимая головы. — Всю войну хитрю. Сначала райвоенкомат обхитрил и в шестнадцать лет на курсы в артиллерийское училище попал, потом свою хитрость против немцев пустил... — Он говорил про себя, глядя в землю, будто земля умела слушать и понимать его.
— Погоди, — перебила Катя, — этот берег подмыт, скоро обвалится, и уплывешь кто знает куда!
— Мне не привыкать, — отозвался он. — Вынесет куда-нибудь, выживу. Уходи!
«Нет, — окончательно решила про себя Катя, — если мертвых не успели подобрать, то живого человека оставлять полым водам нельзя». И сказала:
— Может, вместе пойдем? Фляжка твоя уже почти полная. Возле нашего дома, прямо под окном, три березы стоят. Обещаю тебе ведро березовицы набрать, ведро и будет...
— Если к себе в дом зовешь, пойду. Только помоги подняться.
— Помогу. Скажи хоть, как тебя звать?
— По документам, которых у меня сейчас нет, Алексеем, — сказал он, поднимаясь с помощью Кати. — А ты можешь называть меня Алешкой. Ну вот спасибо! Пошли...
Высокий, мускулистый, он, опираясь на плечо Кати, довольно легко взошел на пригорок. И Катя опять подумала: не прикидывается ли он?
Однако дома сомнения рассеялись.
Отец Кати, вернувшийся с фронта еще в начале войны без ноги и с покалеченной рукой, быстро нашел с ним общий язык. Выяснилось, что село Березы, где располагается медсанбат, отрезано от магистральных дорог половодьем. Эвакуация раненых в тыловые госпитали временно прекращена, и врачи медсанбата не видели другого выхода, как ампутировать Алексею раненую ногу, которая начала покрываться синими пятнами.
— Пятна сойдут, — успокоил Алексея Катин отец. — Пропарим их в бане горячим веником, и начнут сходить. Это вот у меня отмахнули выше колена, потому как на одних жилах держалась. И руку хотели отнять, но я не дал. Так что и ты держись пока...
Отец, мать и Алексей, кажется, даже в мыслях не допускали того, что так тревожило Катю: вернутся немцы снова в Березы или не вернутся? Они так верили в возрастающие силы Красной Армии, что никакой речи об эвакуации родителей в глубокий тыл Катя не могла заводить.
— Наши теперь научились бить фашистов по всем правилам, не то что в начале войны, — утверждал отец. — Вот, сказывают, под Жаденовкой один командир четырьмя пушками целый батальон немцев с танками вдрызг разнес. Зашел ночью с тылу и давай лупцевать. Пленных сотню и два броневика прихватили на свое усиление. Молодой, говорят, а бывалый, из-под Сталинграда сюда пришел.
