Но так было лишь вначале.
Никто так толком и не понял, что там произошло, но что-то в замечательном плане Георга прибрать к рукам не только обеих девиц Невилл, но и все их огромное состояние явно не сложилось. Ходили слухи, что Ричард, заехав в гости к Георгу, в одном из уголков огромного дома встретил Анну, с которой был знаком с детства, и они влюбились друг в друга, а потом Ричард, подобно сказочному рыцарю, спас свою возлюбленную из этого «гостеприимного дома», где она пребывала точно в роскошной тюрьме. Судачили, что Георг даже заставлял Анну одеваться как кухарка, чтобы его брат Ричард не обратил на нее внимания; что Георг даже на ключ Анну запирал. Но истинная любовь восторжествовала: молодой герцог и юная принцесса-вдова все же встретились и сразу упали друг другу в объятия. При всех прочих обстоятельствах подобная версия данной истории казалась мне на редкость неправдоподобной и чересчур романтичной. Однако глупцам всех возрастов и сословий эта сказка пришлась явно по вкусу.
— И мне тоже очень нравится эта легенда, — сказал мой братец Энтони. — Я даже подумываю, не сочинить ли мне рондо на этот сюжет.
Впрочем, существовала и другая версия. Те люди, что не больше меня жаловали молодого герцога Глостера, полагали, что наш дальновидный Ричард увидел в этой одинокой девочке-вдове возможность обрести популярность на севере Англии — девичья фамилия Анны сулила это. Неплохо было бы также заполучить в качестве приданого значительные земельные угодья, их Ричард с удовольствием бы присоединил к тем, которыми его уже одарил король Эдуард. Ну а заодно прибрать к рукам ее несметные богатства, если, конечно, удастся каким-то обманом выкрасть их у матери Анны. Эта юная девушка была столь одинока и беззащитна, что отказать Ричарду не сумела. К тому же Анна привыкла, что ею повелевают, и ничего не стоило запугать ее настолько, что она предала бы даже собственную мать. В общем, согласно этой второй версии, один из братьев по сути заключил Анну в тюрьму, а второй похитил ее оттуда и заставил выйти за него замуж.
— Пожалуй, вторая версия не столь привлекательна, — заметила я.
— Между прочим, ты могла бы остановить это безобразие. — Энтони внезапно стал серьезным, как часто с ним бывало. — Могла бы взять ее под свое крыло, а Эдуарда заставила бы вмешаться и приказать Ричарду и Георгу не рвать бедную девочку на куски и не рычать друг на друга, как псы, которым кинули мозговую кость.
— Да, пожалуй, так и надо было поступить, — согласилась я. — Ведь теперь Ричард получил одну из дочерей Уорика, его состояние и поддержку севера, а Георг женат на второй из девиц Невилл. Весьма опасная комбинация!
Энтони удивленно приподнял бровь.
— Тебе следовало так поступить только потому, что это единственно правильно и справедливо, — произнес Энтони с той важностью, какая обычно присуща старшему брату, когда он нисходит до разговора с младшей сестрой. — Но насколько я понимаю, все твои мысли только о власти и о собственной выгоде.
АПРЕЛЬ 1472 ГОДА
Мастерство моей матери по части предсказаний полностью подтвердилось. Не прошло и года с того дня, как она предупредила меня, что у нее начинает сдавать сердце, и она действительно стала жаловаться, что очень быстро устает, и почти все время проводила в своих покоях. Ребенок, которого я носила под сердцем в ту весну, когда мы с матерью сидели в саду, ожидая скачек в честь первоцвета, появился раньше времени. Впервые во время родов моей матери не было рядом. Оставаясь в своей комнате с задернутыми шторами, я посылала маме записочки, и она мне отвечала, стараясь всячески подбодрить. Но когда мое затворничество завершилось и я вышла из своей спальни с крошечной новорожденной дочкой на руках, я узнала, что все это время моя мать не покидала своих покоев и была настолько слаба, что даже не вставала с постели. Я подала ей свою девочку, маленькую и легкую, как птичка, и она прижала внучку к груди. И еще недели две каждый день я являлась к матери, клала дочку в ее объятия, и они обе смотрели, как солнце в окне опускается все ниже, ниже и исчезает где-то под подоконником спальни. А потом, точно этот золотой закат, исчезли и они, вместе покинули меня.
В последний день апреля, уже в сумерки, мне вдруг почудилось, что меня кто-то громко зовет. Решив, что это кричит белокрылая сова-сипуха, я подошла к окну, растворила ставни и выглянула наружу. Над горизонтом выкатилась луна, казавшаяся совершенно белой на залитом серебристым светом небосклоне. Луна постепенно таяла, уплывала от меня, и в ее холодном свете я снова услышала зов, напоминающий хоровое пение, и поняла: это не уханье совы, не щебет соловья, не музыкальный инструмент, а богиня Мелюзина, наша праматерь. Это ее клич разносится над крышами дома, оповещая всех, что ее дочь Жакетта Бургундская умирает.
Я стояла и слушала эти фантастические звуки — то ли свист, то ли пение, — потом захлопнула ставни и отправилась к матери. Я не спешила. Я понимала, что спешить больше не нужно. Моя новорожденная дочка покоилась в ее объятиях. Мать спокойно лежала на постели, и крошечная детская головка ласково прильнула к ее щеке. Лица обеих были белы как мел, глаза закрыты; казалось, обе мирно спят, убаюканные вечерними сумерками, которые уже сгущались в комнате. За окном материнской спальни на воду легла лунная дорожка, отбрасывая дрожащий отблеск на беленый потолок, и мне вдруг показалось, что моя мать и дочь просто отдыхают на дне лесного озера, наплававшись там вместе с Мелюзиной. Но я знала: обе они ушли от меня и больше не вернутся, и наша праматерь, водяная богиня, своей песней провожает их в странствие по чудесной реке, ведущей домой, в глубину вод, к родным истокам.
ЛЕТО 1472 ГОДА
Боль утраты никак не утихала в моем сердце, мне не стало легче ни после похорон матери, ни долгие месяцы спустя. Каждое утро я просыпалась с мыслью о том, как мне ее не хватает; я тосковала по ней ничуть не меньше, чем в самое первое утро после ее смерти. И каждый день мне приходилось напоминать себе, что я уже не могу поинтересоваться ее мнением по тому или иному вопросу, не могу поспорить с ней из-за ее совета, не могу посмеяться над саркастическими шутками, не могу попросить у нее, моей колдуньи, подсказки и помощи. И с каждым днем я все сильнее винила Георга в убийстве моих отца и брата. Я прекрасно понимала: именно весть об их казни разбила любящее сердце моей матери. Если бы отец и брат не были предательски уничтожены по приказу Георга и Уорика, мать моя продолжала бы жить.
Стояло лето, время бездумных удовольствий, но меня повсюду сопровождала печаль — во время пикников и веселых путешествий по сельской местности, во время долгих прогулок верхом и ночей под полной луной. Эдуард даровал моему сыну Томасу Грею титул графа Хантингдона, но и это ничуть меня не обрадовало. Я ни с кем не делилась своим горем, кроме Энтони, ведь он, как и я, тоже потерял любимую мать. Впрочем, и с ним мы почти не вспоминали о ней вслух. Казалось, мы просто не можем заставить себя говорить о ней как о покойной, но и обманывать себя, делая вид, что она по-прежнему жива, тоже не можем. Я продолжала думать о том, что Георг, герцог Кларенс, родной брат моего мужа, разбил сердце моей матери, это из-за него она умерла так рано.
