Наши войска хотели преследовать беглецов, но Энтони остановил их, не желая оставлять Тауэр без защиты. Одному из отрядов он приказал идти к причалам и захватить корабли Невилла, а остальным велел немедленно вернуться в Тауэр. Громкие голоса возбужденных схваткой лондонцев были отчетливо слышны в холодном утреннем воздухе. Они перекликались и во все горло рассказывали друг другу о том, как кого-то закололи кинжалом прямо во сне, как отрубили голову какой-то женщине, едва успевшей перевернуться с боку на бок, как лошадь сломала себе шею, испуганно пятясь от огня…
Я открыла для возвращавшихся в Тауэр воинов специальные ворота, предназначенные для тайных вылазок, и ушла. Мне не хотелось ни приветствовать их, ни даже просто их видеть. Я поднялась в свои покои, собрала вместе всех своих близких — мать, девочек и Малыша — и накрепко заперла двери нашей спальни, не проронив при этом ни слова, словно опасалась собственной армии. Я слышала немало всяких историй от мужчин, участвовавших в этой бесконечной «войне Роз». И в этих историях центральное место всегда отводилось прославлению героизма и мужества, в них говорилось о силе товарищества по оружию, о том яростном гневе, что охватывает душу воина в пылу битвы, и о братстве тех, кто выжил на поле брани. Я знала немало прекрасных баллад, посвященных великим сражениям, и поэм, воспевавших красоту и стремительность атаки, а также профессионализм полководца и его милосердие по отношению к поверженному врагу. Но я не представляла себе, что война — это самая настоящая бойня, такая же безжалостная и, в общем, не требующая особого мастерства, когда человек уподобляется мяснику, которому достаточно умело воткнуть свинье кол в горло и оставить ее истекать кровью, чтобы мясо стало нежнее. Я не догадывалась, что изящество и благородство турниров не имеют ничего общего с этой чудовищной рубкой, когда удары наносятся не глядя, направо и налево, когда безоружного противника забивают, точно визжащего поросенка на бекон, всласть погоняв его вокруг свинарника. Я не думала, до какой степени война пьянит мужчин, какое она доставляет им наслаждение. Наши воины возвращались в крепость веселые, возбужденные, точно школьники после удачной проделки; вот только руки у них были по локоть в крови, вот только отвратительный запах смерти пропитал их плащи, волосы пропахли дымом костров, а лица безобразно исказила отвратительная жажда убийства.
Я понимала теперь, почему воины способны вломиться в женский монастырь, почему они насилуют женщин в захваченных городах и селениях, почему нарушают священное право убежища, желая завершить свою смертоносную охоту. Война поднимает в них дикий злобный голод, делает их похожими скорее на зверей, чем на людей. Пожалуй, я и впрямь не знала, какова война в действительности, и теперь отдавала себе отчет, как это было глупо с моей стороны. Ведь я выросла в королевстве, постоянно пребывавшем в состоянии войны, являлась дочерью человека, которого во время битвы враги взяли в плен и безжалостно казнили; ведь я была вдовой рыцаря и женой безжалостного воина. Ну что ж, зато теперь я отлично усвоила урок.
21 МАЯ 1471 ГОДА
Эдуард скакал во главе своего войска — поистине король, возвращающийся домой со славой; на лице его не было заметно ни усталости, ни каких-либо иных следов недавних сражений. Шерсть его коня лоснилась, сбруя так и сверкала. По обе стороны от короля находились его братья Ричард и Георг; мои дети Томас и Ричард, страшно взволнованные, следовали за ними. Итак, все три сына Йорка вновь объединились, и Лондон прямо-таки с ума сходил от радости при виде этой великолепной троицы. Три герцога, шесть графов и шестнадцать баронов составляли их свиту — люди, до глубины души преданные дому Йорков и принесшие ему клятву верности. Кто бы мог подумать, что у нас окажется так много истинных друзей? Только не я. Когда я была вынуждена скрываться в убежище, куда больше напоминавшем тюрьму, когда я носила под сердцем ребенка, ставшего теперь наследником всего этого величия и славы, но рожденного среди страха и тьмы, тогда я осталась одна, и все эти «преданные друзья» от меня отвернулись, оставили без помощи.
Сразу за колонной победителей, на повозке, запряженной мулами, ехала Маргарита Анжуйская; до чего же мрачно было ее лицо, белое как мел! Руки и ноги ей связывать не стали да и серебряной цепью шею не обвили, но каждому и так было ясно: Маргарита потерпела поражение, от которого ей уже не оправиться. Выйдя встречать Эдуарда к воротам Тауэра, я взяла с собой Елизавету — мне хотелось, чтобы моя маленькая дочь увидела наконец эту женщину, которая была для нее воплощением ужаса в течение первых пяти лет ее жизни; мне хотелось, чтобы Елизавета увидела Маргариту побежденной и поняла, что теперь все мы в безопасности, что нам не грозит больше война с этой «плохой королевой».
Эдуард приветствовал меня по всем правилам, в полном соответствии с придворным этикетом, но все же шепнул мне:
— Просто дождаться не могу, когда же мы останемся одни.
Я тоже наклонилась к мужу и, коснувшись губами его уха, ответила:
— И я сгораю от нетерпения, мой милый.
Однако Эдуарду пришлось подождать. Он пол-Лондона посвятил в рыцари, сразу вознаграждая жителей столицы за их верность и преданность, а потом устроил пир в честь их посвящения. На самом деле, всем нам и впрямь было за что благодарить судьбу. Эдуард, вынужденный в очередной раз биться за свою корону, опять одержал победу, и я осталась женой короля, который никогда не проигрывал сражений. Так что в кровать мы легли поздно, причем не в моей спальне, а в покоях Эдуарда, где еще гуляли гости — многие из них были совершенно пьяны, и некоторые просто себя не помнили от счастья, что снова при дворе Йорков. Эдуард кинул меня на постель и взял с такой яростью, словно мы только сегодня утром обвенчались и находимся не в королевских покоях Тауэра, а в Графтоне, в нашем маленьком охотничьем домике у реки. И я, забыв обо всем, опять обнимала Эдуарда как человека, спасшего меня от нищеты, спасшего Англию от непрерывных войн, и мне было удивительно приятно, когда он называл меня «своей милой женушкой».
Позже Эдуард прикоснулся губами к моим волосам.
— Помню, как крепко ты прижимала меня, когда я был парализован страхом, любовь моя, — сказал Эдуард. — Я так тебе благодарен! Ведь тогда я впервые шел в бой, понимая, что могу и проиграть. Да что там, меня просто тошнило от страха!
— А я впервые в жизни видела бой. Даже не бой — резню! — Я прильнула к груди мужа. — Это ужасно, Эдуард! Я не знала, как это бывает.
