— Ой, извините… — и замерла, в полном смысле слова, с открытым ртом.
— Что с Вами? Вам плохо? — спросила женщина с глазами Буршана.
— Если бы я не знала, что его мать умерла, то решила бы, что Вы — это она… — прошептала Таня.
— Простите?.. — растерялась Ольга.
— Дама, ну Вы выходите или мы тут до морковкиного заговенья в дверях будем стоять? — раздался мужской недовольный голос сзади Татьяны.
Таня сама, не зная почему, взяла женщину за локоть и вышла с ней на улицу.
— У кого мать умерла? Вы о чём? — Ольга тоже не смогла бы объяснить, почему вышла с этой женщиной. Более того, глядя на эту привлекательную особу, она отчего-то разволновалась…
— У одного моего знакомого… — начала Ивлева.
— Вы — Таня, — не спросила, а утвердила женщина.
— Да-а-а…
— А я Ольга. Судя по Вашим словам, мать Вашего знакомого. Если, конечно, Вашего знакомого зовут Буршан.
— Но как же так?.. Карушат сказал, что Вы умерли!
Ольга печально улыбнулась:
— Видно, он решил, что так проще будет объяснить нашему сыну моё исчезновение.
Они медленно шли по посёлку.
— А Вы…
— Ты, — перебила её Ольга. — Давай на «ты».
— Хорошо, — согласилась Таня. — Где ты остановилась?
— Там же, где и ты. У тёти Кати.
— Тогда пойдём к ней. Выпьем кофейку. Я думаю, ты хочешь узнать про сына, про Голубую Даль и про Карушата.
— Не хотела бы я обсуждать это на общей кухне, — поморщилась Оля. — Это ведь наше… личное…
— Хорошо. Сядем в комнате у тебя или у меня и поболтаем.
— Может, вина?
— Я не знаю… — неуверенно сказала Таня.
— Не пьёшь?
— Да в Голубой Дали спиртное не приветствуется. Я и отвыкла.
— Значит, ничего не изменилось, — улыбнулась Оля. — У них такой напиток был — весёлый эль назывался… может, и сейчас есть, только женщины там хмельного не употребляют…
— Да? И что за напиток?
— Знаешь, такое слабенькое по крепости вино… больше компот напоминает. Они его из забродивших ягод делают.
— На праздники?
— Нет. В любой день можно. Но хмельное при мне особо не жаловали.
— И при мне. В харуше его, точно, не было.
— Так в харуше его не наливают. Есть несколько питейных заведений. Что-то вроде наших кабаков на Руси. Называются эти заведения по именам хозяев. Как у нас теперь, то «У Палыча», то «У Михалыча». Вот там можно кружечку пропустить такого напитка.
Они подошли к гостевому дому.
— Тётя Катя, вот твоя рыбка. — Зашли на кухню женщины.
— О, познакомились уже!
— Тётя Кать, а можно мы кофеёк в комнату возьмём?
— Да, берите. Жалко, что ли!
— Это тебе, — Таня подала зефир хозяйке.
— Ой, Танюша, спасибо! — расплылась та в улыбке. — Своим-то звонила? Когда подъедут?
— Маришка обещала с работы отпроситься. Её, может, и отпустят, а вот Артура не знаю.
— А мне Макс пару минут назад звонил. Сказал, что уже выезжает.
— Тогда пусть ко мне зайдёт. Мы у меня в комнате будем.
Таня поставила на поднос две чашки с кофе. Оля спросила, глядя на электрический чайник:
— Можно мы его тоже возьмём? Что бы постоянно на кухню не бегать…
Тётя Катя, занимаясь рыбой, только кивнула.
Часть 10 глава 9
— Карушат, наверно, давно разлюбил меня, — задумчиво сказала Ольга, помешивая сахар ложечкой.
— Не знаю, как на счёт разлюбил, но не забыл — это точно. Он ведь так и не привёл хозяйку в дом. Даже когда Буршан стал жить отдельно, как, и положено князю первой линии, в двадцать один год.
— Со слугами живёт?
— Да. Иногда в харуше ел, иногда нас навещал. Если и была у него женщина, то не афишировал.
— Ты думаешь, ему ещё нужна женщина?
— Конечно! Сколько ему лет? Пятьдесят?
— Пятьдесят четыре. Он старше меня на одиннадцать лет.
— Так это наши мужчины, не все, конечно, но большинство, уже и в пятьдесят плоховато выглядят. А Карушат знаешь какой? Статный, мускулистый, подтянутый! На коне держится величаво. На охоте не промахивается.
— Ты говоришь о нём так, словно влюблена в него…
— Влюблена я в твоего сына, а Карушат… Я им восхищаюсь. Думаю, даже молодая женщина была бы рада войти к нему в дом, да вот только он никого не зовёт. — Таня почему-то решила не рассказывать про Радану. — А ты прекрасно выглядишь. Любой молодайке из их клана нос утрёшь! И фигура, и лицо… Если бы я не знала, сколько тебе лет, больше тридцати двух и не дала бы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Как ты думаешь, если я вернусь, Карушат примет меня?
— Знаешь, мне кажется, что он ждёт тебя до сих пор… — проговорила Таня, глядя куда-то в сторону. На какой-то момент она погрузилась в воспоминания не столько об отце, сколько о сыне. — Конечно, я могу ошибаться. Мы с ним на такие деликатные темы не разговаривали, но у меня сложилось именно такое впечатление.
— Я бы всё отдала, что бы вернуться в Горушанд. Да я, считай, и так всё отдала…
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то и хочу.
Ольга рассказала Тане про Любу, про дарственную.
— А почему ей, а не маме?
— Мама моя, слава Богу, не бедствует. С отчимом и сами хорошо живут, и ещё другим помогают. У Любы судьба тяжёлая. Она из детского дома. Жильё ей дали, конечно. Всё, как положено. Вот только с мужем и свекровью ей не повезло. Он полностью под материнским влиянием. И всё бы ничего, да мать у него женщина злобная, алчная и деспотичная. Представляешь, за счёт Любиной комнаты жильё своё улучшили, но при этом свекровь всегда Любаше говорила, что она живёт на чужой территории. Зарплату у неё всю забирала, вроде как она хозяйство ведёт. А потом деньги на колготки и одежду выдавала, да ещё обвиняла в транжирстве. Зачем, мол, тебе две пары колготок? Одни сначала сноси. Представляешь, какая мерзкая тётка!? А Любаша ничего, не сломалась, не озлобилась. Знаешь, как её больные любят? Ой, что ты!.. Только и слышно: «А когда Любаша дежурит?»
— Фактически, у тебя отрезаны все пути к отступлению… — Таня пригубила чашку.
— Знаешь, я, когда сюда ехала… я ведь чувствовала, что тебя встречу. — Она рассказала Тане свой сон. — И я решила, что это знак. Я просто уверена, что в этот раз смогу вернуться в Голубую Даль. Я ещё не знаю — как, но смогу. Если Карушат не примет меня, я останусь жить в харуше. Пойду работать на кухню. Работницы там всегда нужны. Так? Или что-то изменилось?
— Ничего не изменилось. Я сама в харуше немного помогала… Ты так хочешь жить в Горушанде? — сердце у Тани защемило. Она вдруг остро осознала, насколько сильно сама хочет оказаться там, рядом с Буршаном. Рядом со своими новыми друзьями.
— Да. Я хочу быть рядом со своим мальчиком… Я готова каждый день просить у него прощенье за то, что по глупости лишила его материнской любви и материнской нежности. Я ведь совсем девчонкой в Горушанд попала. Мне ещё и восемнадцати не было. Конечно, я любила сыночка своего, но меня такой гнев охватил, когда я всё вспомнила! Я же с гонором была! Знаешь, с каким? Что ты! — Ольга говорила, а по щекам у неё текли слёзы. — А потом… как я ругала себя спустя несколько лет… Одному Богу известно. Да, я хороший врач. Да, я спасла немало жизней, но, если честно, радости от этого мало. Детей у меня, кроме Буршана, нет. Мужчины были, конечно, но ни один из них не смог заменить мне Карушата… Танюша, если ты знаешь, как туда вернуться, если любишь Буршана — возвращайся. Не повторяй моих ошибок. — Ольга взяла Таню за руки. — Не хочу, что б спустя какое-то время ты страдала так же, как и я…
— Оль! Да не знаю я, как туда вернуться! Не знаю! Если бы знала, уже там бы была… — в голосе Тани тоже послышались слёзы. — Мне понадобилась только одна ночь, что бы понять, какую ошибку я совершила! Буршан не просто так позвал меня в харуш позавтракать. Он надеялся, что я передумаю, остыну, а я удила закусила… Я ведь тоже с гонором! — сквозь слёзы улыбнулась Ивлева. — Конечно, мои родные счастливы оттого, что со мной всё в порядке. Только мне, как и тебе, от этого мало радости.
В дверь постучали.
