Из сообщения Ставки даже нельзя было сделать вывод, где произошли эти события. В русской прессе возникли предположения, что она имело место в юго-западной части Восточной Пруссии, куда легче было подвезти по железным дорогам крепостную артиллерию. Ясно было одно – произошло нечто серьезное570. Эта новость, естественно, произвела весьма тяжелое впечатление на фронте571, впрочем, и в тылу было не лучше. «Обстановка боя, во время которого произошла катастрофа, повлекшая за собой смерть генералов Самсонова, Мартоса и Пестича, – сообщало «Утро России», – до сих пор остается невыясненной, хотя вся Россия жаждет знать подробности. За отсутствием последних обычно родятся всевозможные слухи, не имеющие решительно никакой цены. Из осведомленных кругов передают, что, несмотря на понесенные потери, наше положение в Восточной Пруссии продолжает оставаться прочным. Два корпуса, подвергшиеся обстрелу тяжелыми орудиями германцев (по-видимому, взятыми из крепостей Торна и Грауденца), пострадали только от артиллерийского боя, который происходил на дальнем (не менее 7 верст) расстоянии»572.
Та же газета позже убеждала своих читателей: наши войска отошли из-под Сольдау в полном порядке, а это свидетельствовало о том, что противник не решился преследовать их вне пределов досягаемости своей крепостной артиллерии573. Очевидно было, что после побед и обещаний дальнейших успехов произошло нечто непредвиденное, и это не могло не беспокоить людей. В интервью, данном 19 августа (1 сентября) «Утру России», М. В. Родзянко пытался успокоить общественность: «Меня лично почти более, чем неудача, огорчает та нервозность, которую проявляет общество при таких известиях. Не следует преувеличивать тяжесть событий. Мы имеем дело с сильным врагом… Нет ничего хуже, если в действующую армию проникнут известия, что оставшиеся дома слишком волнуются и падают духом при неудаче. Важны не неудачи; важен конечный итог войны»574. Доверие к Ставке со стороны органов печати оставалось пока демонстративно единодушным.
«Кто не боится сказать правду, как бы горька она ни была, – тот силен, – заявили «Биржевые ведомости». – Лгут слабые! И то обстоятельство, что наш полководец не скрыл неудачи, не пожелал, как это делают немцы, утаить ее, имеет огромное нравственное значение. Пусть немцы поддерживают дух своего народа ложью о взятии Петрограда, о победах не существующих! Мы сильны – и не боимся поэтому правды, какова бы она ни была»575. В целом, сомнений в том, каким будет этот итог, в тылу пока не было. «Событие, о котором сообщает штаб, – гласила передовица «Речи», – не может существенно отразиться на наших операциях в Восточной Пруссии, оно не может ослабить нашей армии, и оно не должно поэтому морально угнетать сражающуюся армию и нас, наблюдающих за ходом операции. В каждой войне потери неизбежны»576. «Как ни прискорбна эта неудача, – сообщало военное обозрение «Русских ведомостей», – она все-таки является лишь отдельным фактом, который сам по себе не может изменить общего положения дел в Восточной Пруссии»577. Этим настроениям и способствовал успех Юго-Западного фронта. По словам В. Ф. Джунковского, взятие Львова и Галича действительно смягчили удручающее впечатление от самсоновской катастрофы: «Эти две блестяще одержанные победы заставили немного забыть Сольдау»578.
Николай Николаевич уже 20 августа (2 сентября) телеграфировал Николаю II о главном достижении Юго-Западного фронта: «Счастлив порадовать Ваше Величество победой, одержанной армией генерала Рузского под Львовом. После семидневного непрерывного боя австрийцы отступают в полном беспорядке, местами бегут, бросая легкие и тяжелые орудия, артиллерийские парки и обозы. Неприятель понес громадные потери, и взято много пленных. До этого же решительного боя армией генерала Рузского взято за семь дней сорок четыре орудия, множество ручного оружия, большое число пулеметов»579. Этот успех имел большое значение для положения на «домашнем фронте». Особенно бурно после этого была воспринята общественным мнением новость о взятии административного центра Восточной Галиции. Львов и Галич пали в один день – 21 августа (3 сентября) 1914 г., при этом войска захватили значительное количество трофеев580.
Победа была очевидной. Львов с его довоенным населением в 206 тыс. человек был пятым по величине городом Австро-Венгрии (после Вены – 2030 тыс., Будапешта – 881 тыс., Триеста – 229 тыс., Праги – 224 тыс.)581. «Таких городов, как Львов, – сообщали «Русские ведомости», – не отдают без крайней необходимости, их защищают до последней возможности. Взятие Львова русскими войсками является не менее ярким показателем величины одержанной в Галиции победы, чем сообщения о числе захваченных нашими армиями орудий и других трофеев. Это трофей очень крупный. Это – большая победа»582. Император был в восторге. В печати распространялись фантастические сведения о движении к городу под «беспрестанным огнем», о «свинцовом дожде», который становился тем сильнее, чем ближе подходила армия ко Львову, о двухдневном непрерывном бое на его фортах и даже о боях в городе, рукопашных и с использованием артиллерии.
В Петрограде, Москве, Киеве и других городах состоялись массовые патриотические демонстрации, в честь воссоединения Галиции с Россией в церквях были отслужены благодарственные молебны583. «Биржевые ведомости» после окончания Галицийской битвы, сравнивая ее с результатами похода в Восточную Пруссию, утверждали: «Можно без преувеличения сказать, что успехи, достигнутые нами в Галиции, настолько велики сами по себе, что являются самыми решительными с начала кампании из всех операций на всех театрах войны»584. Либеральный лагерь торжествовал, по-своему объясняя случившееся – в зависимости от партийных и политических пристрастий. Для кадетов этот успех был прежде всего важен как начало выполнения обещаний, данных Николаем Николаевичем (младшим) полякам. Кроме того, они надеялись, что взятие Львова и Галича будет иметь решающее значение для преодоления колебаний нейтральных балканских государств585.
Октябристы подчеркивали благотворность существования представительских учреждений для армии и страны. «Голос Москвы» опубликовал передовицу «От Мукдена до Львова», в которой объявил победу в Галиции триумфом политического устройства на основе манифеста от 17 (30) октября 1905 г. «Старый строй, – утверждала гучковская газета, – привел нас к Мукдену, новый – к Львову. Если до сих пор был мыслим спор о преимуществах того или другого строя, то под Львовом он решен уже окончательно и бесповоротно»586. На самом деле ни первая серьезная неудача, ни первый серьезный успех не имели отношения к будущности этого строя. Как верно вспоминал Б. Локкарт: «Падение Львова смягчило суровое поражение под Танненбергом… Танненберг, на самом деле, был прелюдией к русской революции. Это было письмо надежды к Ленину»587.
Характерно, что именно после победы под Львовом впервые о поражении под Сольдау высказался и официальный «Правительственный вестник»: «Это – частный эпизод войны, возможный при той или иной группировке сил, эпизод еще меньшего значения, если принять во внимание, что два наши корпуса, потерпевшие неудачу, составляют небольшую часть наших армий, сражающихся теперь на фронте. Затем необходимо иметь в виду и то обстоятельство, что германские войска, обрушившиеся при Сольдау на наши два корпуса, несмотря на такой успех, не могли использовать его и не преследовали наши войска. Следовательно, при доблестном сопротивлении наших двух корпусов в указанном деле сами же германские войска сильно потерпели и были значительно обессилены. Последствия нашей неудачи в настоящее время уже уничтожены, и наше наступательное движение идет прежним ходом – в непосредственной связи с победой, одержанной под Львовом. Последняя решительным образом благоприятствует всему нашему боевому положению в Германии»588.
Командование Юго-Западным фронтом еще до взятия Львова отдало директиву о переходе всех армий фронта в наступление. Это было особенно важно, поскольку противник проводил перегруппировку и по-прежнему перебрасывал в Галицию с сербского фронта 2-ю армию589. Взятие столицы Восточной Галиции давало противнику некоторый выигрыш во времени, но оно же несколько улучшало положение русских армий. Во всяком случае, сразу же после занятия Львова Н. В. Рузскому и А. А. Брусилову была отправлена директива командующего фронтом, предписывающая 3-й армии, усиленной 12-м корпусом, двигаться на Раву-Русскую, а 8-й армии оберегать фланг всего фронта, действуя по обстановке восточнее Львова. «Движение Рузского к Раве-Русской вызывалось тем обстоятельством, что главные силы австрийской армии были на линии Люблин – Холм и генерал Рузский своим движением должен был охватить фланг вражеских полчищ, с которыми северные армии фронта справиться не могли и были ими сильно теснимы»590.
