– Прекрати! – Мариана встала. – Это не имело никакого отношения к мультику. – Слова вырывались из ее рта с трудом, против их отчаянного желания, состоявшего в том, чтобы остаться внутри. – Дело было в клетке.
Она замолчала.
Вот она стоит, не произнося ни звука, с открытым ртом, из уголка, словно прозрачный мед, сочится тонкая ниточка слюны. Бин сжимает ее руку, и Мариана снова начинает дышать, рыдая и подвывая, как новорожденный младенец, получивший шлепок акушера.
– Все дело было в клетке. Я каждый день неслась домой из школы, чтобы увидеть гориллу Маджиллу в клетке. Я молилась о том, чтобы обезьяна сегодня обрела дом. Чтобы ее кто-то взял к себе. Полюбил.
Наклонив голову, она уставилась на балку над головой. Она увидела, как балка вздрогнула, с нее полетел мелкий порошок пыли и штукатурки. Мариана взяла себя в руки. И все прекратилось. Балка устояла. Не упала.
– Поэтому вы и строите хорошие дома для бедняков, – сказал Гамаш.
– Мариана, – мягко произнес Питер, направляясь к ней.
– А ты… – начал Томас, и его слова преградили Питеру путь к сестре, остановили его. – Ты из всех самый лицемерный. У тебя было все, но тебе этого не хватало. Если в семье и есть сатана, то это ты.
– Я? – удивился Питер, ошарашенный этой агрессией, жестокой даже по стандартам семьи Морроу. – Ты говоришь, у меня было все? Ты в какой семье жил? Это тебя любили мама и папа. Ты получил все, даже его… – Он замолчал, вспомнив два расходящихся круга на спокойной воде озера.
– Его что? Запонки?
Томаса трясло от ярости, руки его дрожали, когда он думал о потрепанной белой рубашке, висящей в шкафу наверху. Старая рубашка отца – Томас взял ее в день смерти Чарльза Морроу. Единственное, что он хотел. Рубашку, которую носил отец. Она все еще сохраняла отцовский запах. Запах дорогих сигар и терпкого одеколона.
Но теперь запонки исчезли – их украл Питер.
– Ты и понятия не имеешь, да? – кипел Томас. – Ты и понятия не имеешь, что это такое – все время быть преемником. Этого ждал отец, этого ждала мать. Я не имел права на ошибку.
– Ты только и делал, что ошибался, – сказала успевшая оправиться Мариана. – Но они не хотели этого видеть. Ты лодырь, ты лжец, а они думали, что от тебя можно не ждать ничего плохого.
– Они знали, что, кроме меня, им надеяться не на кого, – возразил Томас, который так ни на миг и не отвел взгляда от Питера. – А от тебя они видели одно разочарование.
– Питер ни разу не разочаровал отца.
Морроу редко слышали этот голос. Они посмотрели на мать, потом на место рядом с ней.
– Он никогда не ждал, что ты чего-то добьешься в жизни, Томас, – продолжил Берт Финни. – И он никогда не желал тебе, Мариана, ничего, кроме счастья. И он ни на минуту не верил тому, что было написано на стене в туалете про Джулию.
Старик с трудом поднялся на ноги.
– Он любил твое искусство, – сказал он Питеру. – Он любил твою музыку, Томас. Он любил твой характер, Мариана, и всегда говорил, какая ты сильная и добрая. Он всех вас любил.
Эти слова, опаснее любой гранаты, взорвались в тесном кругу собравшихся Морроу.
– Джулия поняла это, – сказал Финни. – Она поняла, что именно это он и имел в виду, когда не спешил раздавать деньги и подарки. Она, которая имела все, знала, что это пустышки, и ценила то, что уже получила от отца. Любовь, поддержку. Именно это она и хотела сказать вам.
– Ерунда, – возразил Томас, вернувшийся на свое место рядом с Сандрой. – Он вышвырнул ее из дома. Это у вас называется любовью?
– Он сожалел об этом, – признал Финни. – Всегда жалел, что не смог защитить Джулию. Но он был упрямый человек. И гордый. Он не любил признавать свою неправоту. Он пытался извиниться таким вот образом. Узнав, что она обручена, он нашел ее в Ванкувере. Но его неприязнь к Мартину все погубила. Чарльзу необходимо было ощущение собственной правоты. Он был хороший человек, но страдал от собственного эго. Он заплатил за это высокую цену. Но это не значит, что он не любил вас всех. Включая и Джулию. Это просто означало, что он не может показывать свою любовь. Во всяком случае, так, как вам этого хотелось.
«Может быть, именно этому и требуется расшифровка? – спросил себя Питер. – Не слова странного послания, но сам факт послания?»
«Никогда не пользуйся первой кабинкой в общественном туалете».
Питер почти что улыбнулся. Он вынужден был признать, что это очень в духе Морроу. Они были людьми в высшей степени одержимыми.
– Он был жестоким человеком, – сказал Томас, не желавший сдаваться.
– Твой отец всю оставшуюся жизнь искал человека, который сделал это. Он думал, что так сможет продемонстрировать Джулии свою любовь. И в конечном счете он нашел его.
Наступила тишина. Прошло несколько секунд, и ее нарушил осторожный кашель.
– Это невозможно, – сказал Питер. Он встал, провел пятерней по волосам. – Отец ничего такого мне не говорил.
– А с чего это он должен был тебе говорить? – спросил Томас.
– Потому что это написал я. – Он не отваживался посмотреть на мать.
– Да, – подтвердил Финни. – Именно так и сказал мне твой отец.
Морроу, потеряв дар речи, уставились на Питера.
– Как он узнал? – спросил Питер, чувствуя, что у него кружится голова и к горлу подступает тошнота.
– Это было написано во второй кабинке. Про вторую кабинку знали только вы двое. Это был его персональный дар тебе.
Питер резко вдохнул:
– Я написал это, потому что она обидела меня. И потому что хотел, чтобы отец целиком принадлежал мне. Я ни с кем не хотел его делить. Мне была невыносима мысль о том, что отец любит Джулию. Я хотел уничтожить эту любовь. И добился своего.
– Разве ты не слышал того, что я сказал?
Теперь вниманием всех собравшихся владел Берт Финни, и Гамаш охотно уступил ему свое место.
– Ты был не в силах уничтожить его любовь Ты слишком много на себя берешь, Питер. Твой отец до конца жизни любил Джулию. Ты не мог это уничтожить. Он знал, что та надпись твоих рук дело.
Финни смотрел на Питера, и Питер взглядом умолял его остановиться на этом. Не говорить последнего.
– И все равно он тебя любил. Он любил тебя всегда.
Потерянный рай.
Это было самое ужасное, что мог сказать Финни. О том, что отец не ненавидел Питера. А напротив, всю жизнь любил его. И Питер принимал доброту за жестокость, щедрость за низость, поддержку за путы. Как это ужасно, когда тебе предлагают любовь, а ты выбираешь ненависть. Он рай превратил в ад.
– Семя убийства всходит годами, – сказал Гамаш. – Оно как дерево черного ореха, ему требуется много лет, чтобы вырасти и стать ядовитым. Именно это и произошло в данном случае. В самом начале я совершил громадную ошибку. Я решил, что убийца – один из членов семьи. И это чуть не стоило жизни ребенку Марианы. Я прошу прощения.
– Вы спасли мне жизнь.
– Очень мило с твоей стороны смотреть на это так. Но я совершил ошибку. Громадную. Искал не в том направлении.
– А когда вы стали подозревать Патенода? – спросила Клара.
– Это было очень необычное дело, – ответил Гамаш. – В первую очередь решался вопрос не «кто» и даже не «почему». Главным был вопрос «как». Как убили Джулию Мартин? Как могла упасть эта статуя, не поцарапав пьедестала? Помните, в день открытия памятника вы отправились прокатиться на лодке? – спросил Гамаш Питера. – Мы стояли на пристани и увидели, как Бин несется по лужку.
– После укуса осы, – сказал Питер.
– Не осы, а пчелы, – поправил его Гамаш. – Медоносной пчелы.
– Я не понимаю, – сказала Клара. – Какая разница, оса или пчела?
– Тот факт, что это была медоносная пчела, выдавал Патенода. Это была неопровержимая улика, которую он не мог контролировать. Позвольте мне объяснить.
– Прошу вас, – кивнула миссис Финни.
– У «Охотничьей усадьбы» есть собственная пасека. – Гамаш показал в сторону леса. – Шеф-повар Вероника посадила целую рощу жимолости и клевера, а в середине поставила ульи. Медоносные пчелы в поисках пищи могут пролетать большие расстояния, но если пищу можно найти поблизости, они там ее и берут. Она посадила жимолость, чтобы пчелы никуда не улетали и не тревожили гостей. И много лет эта придумка прекрасно действовала, мы даже не подозревали о существовании пасеки.
– Пока вы не увидели, как после укуса пчелы Бин бежит по лужайке, – возбужденно сказал Питер.
– Откровенно говоря, я не знаю разницы между укусом пчелы и укусом осы, – признал Гамаш. – Но вот инспектора Бовуара заинтересовали медоносные пчелы. – Почему у Бовуара появился этот интерес, Гамаш не сказал. – Он утверждает, что оса никогда не оставляет жала, как и некоторые другие пчелы. Они могут жалить сколько угодно. Но рабочая медоносная пчела может ужалить только раз. Ужалив, она оставляет в коже жало и крохотный мешочек с ядом. И это убивает пчелу. И вот вам Бин. Я видел ранку, а в ней жало и мешочек с ядом. Но случилось это не на пасеке, а совсем в другой стороне. – Он показал рукой в сторону леса, противоположную пасеке. – Это случилось у пьедестала под статую. А что там делать рабочей медоносной пчеле вдали от жимолости? В особенности еще и потому, что все цветы близ пьедестала умирали – их убивал черный клен.
