Если я говорю: «Прекрасный цветок розы», тогда да, некоторый отклик возникает, и если вы закроете глаза и немного помедитируете над словом «роза», возможно, вы начнете видеть, как цветок розы раскрывает свои лепестки в вашем существе, потому что вы видели цветы розы раньше. И если вы очень чувствительный человек, возможно, вы даже начнете ощущать аромат розы и увидите капли росы на розовых лепестках ранним утром. Возможно, пробудятся какие-то воспоминания, оживет какое-то переживание, вы начнете вспоминать – но это потому, что вы знакомы с розами. А как насчет человека, который никогда не видел розу? В этом случае слово «роза» не пробудит в нем никакого чувства, не вызовет никакого образа. Он будет слышать слово, но не услышит его – оно не будет нести для него никакого смысла.
Именно это происходит, когда используется слово «Бог», именно это происходит, когда используется слово «молитва», именно это происходит, когда используется слово «благодарность», и так далее, и тому подобное. У вас нет никакого понимания, поскольку нет никакого переживания.
Те, кто испытал это переживание, стали безмолвными. Это не значит, что они прекратили говорить, но они говорят о методах, о пути. Они не говорят об истине. Они говорят о том, как ее достичь, как избежать ловушек на пути, как не заблудиться. Они говорят: «Вот путь, вот направление», дают вам карты, маршруты, рассказывают о знаках, которые встретятся вам по дороге, так чтобы вы могли убедиться, что движетесь в правильном направлении. Это все, что они могут сделать. Однако об истине или о Боге они не могут сказать ни единого слова.
И потому это значение тоже прекрасно: мьеин означает «держать свой рот закрытым». Так что начало идет от этих двух слов: от слова мьеин произошло слово мистерион, а от слова мистерион произошло слово «мистицизм».
Мистицизм – это сама душа религии.
Поэтому я настаиваю: отбросьте ум, который мыслит прозой, и возродите другой вид ума, который мыслит поэтически. Отложите в сторону всю свою компетентность в силлогизмах, и пусть вашим образом жизни станет песня. Переходите от интеллекта к интуиции, от головы к сердцу, потому что сердце ближе к тайнам. Голова – это анти-тайна: все усилия головы направлены на то, чтобы лишить Существование таинственности.
Именно поэтому везде, где развивается наука, религия исчезает. Везде, где ум осваивает научные способы мышления и действия, религия просто умирает, цветок религии перестает цвести. В почве научного ума содержится некий яд, который не позволяет прорастать семенам религии – он их убивает. Что это за яд? Наука верит в лишение Существования таинственности.
Религия же утверждает, что его невозможно лишить таинственности. Чем глубже проникает ваше понимание, тем более таинственным, мистическим становится Существование.
И теперь появилась возможность соединить науку и религию, потому что величайшие ученые тоже это почувствовали, хотя и косвенным образом. Например, Эддингтон, Альберт Эйнштейн и другие начали ощущать, что чем больше они узнают о Существовании, тем в большем затруднении оказываются, потому что чем больше они узнают, тем больше остается непознанного. Чем больше они знают, тем более поверхностными кажутся их знания. Эйнштейн умер почти мистиком – прежняя гордость, говорившая: «Однажды мы узнаем все», исчезла. Он умер в очень медитативном настроении, он умер не как ученый, а в большей степени как поэт.
Эддингтон написал: «Сначала мы верили в то, что мысль – это лишь побочный продукт…» – точно так же, как Карл Маркс утверждает, что сознание – лишь побочный продукт общественных ситуаций – «…побочный продукт, эпифеномен материи, тень материи. Материя вещественна, сознание же – всего лишь тень, совершенно невещественная».
Эддингтон говорит: «Я тоже был полностью в этом убежден», – потому что такова была атмосфера того времени. В течение трех веков атмосфера на Западе формировалась наукой. Эддингтон вырос в этой атмосфере, но в итоге, в самом конце, в последние дни своей жизни он заявил: «Теперь все изменилось. Чем больше я углублялся в исследования, тем больше убеждался, что мир состоит не из вещей, а из мыслей – и Существование в меньшей степени выглядит как материя и в большей степени – как сознание».
Это благая весть: наука подходит к великому пониманию. Это понимание возникает из неудачи, которую она потерпела, пытаясь лишить Существование таинственности.
Но я не вижу, чтобы подобное понимание возникало у так называемых религиозных людей. Они тащатся далеко позади, они все повторяют устаревшие глупости. Они по-прежнему одержимы Ведами, Кораном и Библией. И я не говорю, что Веды ошибаются, или ошибается Коран, или ошибается Библия – с ними все в полном порядке – но они выражаются очень, очень древним, примитивным языком. Они не способны встретиться с современной наукой.
Нам нужны современные религиозные мистики того же масштаба, что Альберт Эйнштейн, Эддингтон и Планк. Именно в этом состоит моя работа здесь: создать современных мистиков, а не просто схоластов, которые как попугаи могут разговаривать об Упанишадах и Ведах. Нет, схоласты не подойдут. Нам нужны современные мистики, нам нужны люди, в чьих сердцах могут возникнуть новые Упанишады. Нам нужны люди, которые смогут говорить так, как говорил Иисус, от своего собственного имени. Нам нужны храбрые мистики, которые смогут сказать, что они испытали переживание Бога – не потому, что в священных писаниях говорится, что Бог существует, а потому, что они познали Бога. Нам нужны не просто ученые, знающие люди, а мудрецы.
Хватит схоластики. Схоластика, прежде всего, очень заурядна, схоластика не может соединить современную науку с мистицизмом. Нам нужны будды, а не люди, которые знают о Будде. Нам нужны медитирующие, любящие, экспериментирующие люди. И тогда настанет день, придет время, когда наука и религия смогут встретиться и смешаться, смогут объединиться. И этот день станет одним из величайших дней во всей истории человечества: это будет великий день радости, неповторимый, уникальный день, потому что, начиная с этого дня, шизофрения, расщепленное человечество исчезнут из нашего мира. Тогда нам не нужно будет иметь два подхода, науку и религию: будет достаточно одного.
Для внешнего этот подход будет использовать научную методологию, для внутреннего он будет использовать религиозную методологию. И «мистицизм» – прекрасное слово, его можно использовать для обозначения этой единой науки, или единой религии, как бы вы это ни называли. «Мистицизм» будет прекрасным названием. Тогда наука будет вести поиск внешней тайны, а религия будет искать внутреннюю тайну – они станут двумя крыльями мистицизма. «Мистицизм» может стать тем словом, которое обозначает и то, и другое. Мистицизм может стать синтезом их обеих.
И благодаря этому синтезу сами собой произойдут еще множество других синтезов. Например, если наука и религия встретятся в мистицизме, тогда смогут встретиться Восток и Запад, смогут встретиться мужчина и женщина, смогут встретиться поэзия и проза, любовь и логика – тогда, слой за слоем, начнут происходить встречи. И когда это случится, у нас будет более совершенный человек, более целостный, более сбалансированный.
Второй вопрос:
Разве не человек является целью всей эволюции?
У эволюции нет цели. Сама идея цели заурядна, она происходит с рыночной площади. Существование игриво, оно не является целеполагающим. Это лила, игра, а не работа. Но мы мыслим в терминах экономики, бизнеса, мы мыслим в терминах рыночной площади: все должно иметь свою цель.
Люди приходят ко мне и спрашивают: «Какова цель медитации?» Они считают само собой разумеющимся, что должна существовать какая-то цель. Но ее нет. Медитация сама по себе является целью, она не служит достижению какого-то результата. Какова цель любви? Является любовь средством для достижения чего-то еще, или же конечный результат – сама любовь?
Цель означает разделение, разделение между средством и результатом. Какова цель этих зеленых деревьев, какова цель поющей птицы и этого восхода, какова цель звездной ночи? Какова цель всего этого? Если бы была какая-то цель, Существование было бы очень уродливым.
И вопрос все равно останется. Если вы скажете: «Целью является „A“», то возникнет вопрос: «А в чем состоит цель „A“?» И этому не будет конца.
Цели вообще нет. Именно поэтому жизнь так прекрасна.
Кто-то спросил у Пабло Пикассо: «В чем цель ваших картин?» – и он ответил: «Почему вы не идете в сад и не спрашиваете у цветка розы: „В чем твоя цель?“ Почему вы не обращаетесь к поющей птице: „В чем цель?“ Почему вы не спрашиваете солнце и луну? Почему вы докучаете мне? Если роза может цвести без всякой цели, почему я не могу рисовать картину? Мне нравится рисовать, вот и все».
