Не обошлось и без мелких конфликтов в верхах. Так, в числе закрываемых оказались также и рестораны, что пропаганда объясняла трудностями периода и необходимостью строжайшей экономии даже в еде. Геринг попытался добиться исключения для своего любимого ресторана «Хорхер», знаменитого изысканной кухней, но потерпел фиаско: ресторан закрыли, когда возбужденная речами Геббельса толпа едва не разгромила его витрины. Ева Браун была возмущена [379] планами полной остановки производства косметики и средств для перманента, однако фюрер одернул ее, сказав, что любая немка предпочтет косметике возвратившегося с победой солдата.
Оказавшись в Берлине, Борман не упустил случая продемонстрировать свое право предъявлять требования к Геббельсу: он вызвал в рейхсканцелярию его помощника Тисслера и потребовал усилить пропагандистскую работу не только внутри страны, но и за рубежом. Следовало убедить остальной мир в том, что Германия спасает всю западную культуру от нашествия большевизма. В самой же Германии каждый немец должен был знать, сколь ужасная судьба его ждет в случае поражения.
13 января 1943 года Борман доложил Гитлеру о принятых решениях. Фюрер сразу подписал резолюцию, которая объявляла приказы о всеобщей мобилизации обязательными для всех немцев в возрасте от шестнадцати до шестидесяти пяти лет и немок в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет. Однако Геббельс и его единомышленники остались неудовлетворенными — прежде всего тем, что их усилия вязли в трясине мелочей, а проблема резкого увеличения производства оружия так и оставалась нерешенной.
Гиммлер тоже был удручен, но по другим причинам. Он появился в ставке 16 января, и беседа с ним доставила Борману немало неприятных минут. Рейхсфюрер СС жаловался, что ему едва хватает времени на формирование новых дивизий, которые приходится сразу отправлять на фронт. При этом Гиммлер извергал такие потоки критики, что любого другого Борман немедленно оставил бы без погон и выгнал прочь. К тому же он сочувствовал шефу СС, зная о его чрезмерной загруженности и полагая, что у того просто случился нервный срыв.
Геббельс считал, что огромное значение в этот [380] момент имело бы обращение Гитлера к народу. Повод был достаточно веский: в битве под Сталинградом советские войска полностью уничтожили 6-ю армию, и следовало обратиться к немцам с призывом собрать воедино все силы, отдать все на нужды войны. Однако фюрер ответил отказом — после поражений он никогда не оправдывался. Более того, Гитлер считал, что генералы и солдаты опозорили немецкое оружие и предали его, отступив от берегов Волги. Они должны были погибнуть в бою или покончить с собой, но не сдаваться. Произносить речь пришлось Геббельсу. Выступление состоялось на огромной арене дворца «Спортпалас». Министр пропаганды не зря слыл талантливым оратором: траурный многотысячный съезд вошел в историю как небывалый пример массовой истерии. Речь произвела эффект сродни сеансу массового гипноза — с той разницей, что масштаб был поистине невероятным. «Хотите ли вы тотальной войны?» — спрашивал он чистым, слегка вибрирующим голосом, и после короткой паузы воздух сотрясала чудовищная ударная волна ответного вопля, рвавшегося из десятков тысяч глоток.
Борман слушал выступление Геббельса по радио в «Вольфшанце» и не мог не почувствовать, что косвенным образом оратор очень тонко сформировал негативное отношение к нему самому. Всего четыре дня назад он написал Герде, что чрезвычайно занят вопросами всеобщей мобилизации и что успешный старт кампании — это прежде всего его заслуга. Уже на следующий день после выступления Геббельса Герда написала Мартину, что его мать посоветовала продемонстрировать приверженность Борманов планам тотальной войны и отпустить на фронт двух-трех слуг. Однако Борман грубо ответил, что матери не следует соваться не в свои дела.
Геббельс решил приступить к активным действиям. [381] Он пригласил к себе Шпеера, Функа, Лея и других представителей нацистской верхушки. Тут были: доверенный друг Геринга со времен первой мировой войны фельдмаршал Эрхард Мильх, министр юстиции Тирак, несколько государственных секретарей. Общее мнение состояло в том, что следовало положить конец неразберихе, четко разграничить обязанности министерств и возобновить эффективную деятельность кабинета министров. Шпеер и Мильх предложили Геббельсу и Герингу совместно возглавить эту работу, стать своеобразным объединительным центром. С этой целью 2 марта 1943 года Геббельс нанес визит Герингу в резиденции рейхсмаршала в Оберзальцберге. Они могли спокойно обсудить дела: Гитлер и Борман находились в ставке «Вервольф» на Украине.
В течение часа Шпеер и Геббельс излагали суть своего плана. Геринг с абсолютной убежденностью подтвердил, что такие шаги действительно необходимы, и обещал оказать всемерную поддержку. Однако на Геббельса встреча произвела удручающее впечатление, и он скептически заметил: «По-моему, Геринг слишком долго оставался вне политики и уже не в состоянии заниматься практической управленческой работой. И вообще он выглядит слишком уставшим и апатичным. Поэтому прежде всего необходимо встряхнуть его, разбудить от спячки».
По-видимому, Борман более не нуждался в поддержке Геринга для достижения своих амбициозных целей{53}, и тот остался не у дел. Геббельс же верил, что с помощью рейхсмаршала ему удастся раскрыть Гитлеру глаза на Бормана и Ламмерса и что такой шаг станет величайшей услугой фюреру.
Через несколько дней Геббельс известил Лея и [382] Функа об итогах визита к Герингу, и те очень обрадовались такому результату. Несмотря на явное пристрастие к алкоголю, первый еще сохранял ясность рассудка и так охарактеризовал противника: «Борман управляет партией чисто бюрократическими методами, и в этом — главная причина ее бездеятельности. Борман не работает с массами, умеет исполнять только административную работу и не способен решать задачи, с которыми всякий лидер сталкивается на практике».
Казалось, заговор приобретал ясные очертания; к нему присоединились все, кто еще что-то собой представлял, за исключением Фрика и Гиммлера: первого все недолюбливали, а со вторым Геббельс обещал расправиться в свое время. Вскоре выдалась подходящая возможность для решительной атаки. В полдень 9 марта 1943 года Геббельс, заранее предупрежденный Шпеером об отсутствии Бормана, приехал в ставку «Вервольф». Пока рейхсляйтер НСДАП демонстрировал членам венгерского правительства красоты Баварии, заодно разъясняя гостям основы антисемитизма, Геббельс — при поддержке Шпеера — старался «раскрыть фюреру глаза». Причиной визита он назвал полную беспомощность берлинских властей и заявил, что фюрер недостаточно информирован о деятельности «комитета трех».
Впрочем, беседа началась с приятного: Гитлер дал высокую оценку речи Геббельса в «Спортпаласе» и назвал ее образцом «истинного пропагандистского и психологического мастерства». В отличие от Бормана фюрер полностью одобрил антибольшевистскую пропаганду Геббельса. Вторая часть дискуссии имела целью — в завуалированной форме, посредством ненавязчивых советов — настроить Гитлера нужным образом. В отношениях с церковью (в исполнении Бормана линия партии была чрезмерно жесткой) следовало избрать более мирную тактику, чтобы не сеять рознь [383] внутри страны; необходимо было приструнить партийных боссов, многие из которых преступили рамки морали и вели неподобающе шикарный образ жизни; среди сотрудников личной канцелярии фюрера, руководимой Бухлером, — вопиющее безобразие! — процветала коррупция.
К середине марта Германию охватила мощная волна борьбы с торговцами черного рынка; кампания уличала в отсутствии патриотизма тех высокопоставленных чиновников, которые приобретали продукты именно на черном рынке; их имена предавались огласке. В числе разоблаченных оказались рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик, рейхсминистр образования Бернхард Руст, рейхсминистр сельского хозяйства Вальтер Дарре, глава государственной службы трудоустройства Константин Гирл, фельдмаршал Вальтер фон Браухич и гросс-адмирал Эрих Редер. В определенной степени эти скандалы сослужили Геббельсу хорошую службу, поскольку подтвердили его решимость воплотить в жизнь идею тотальной войны. С другой стороны, некоторые из влиятельных деятелей, попавших под огонь критики, были врагами Бормана, и министр пропаганды предпочел бы видеть их в рядах участников заговора.
Борман почувствовал, что за таким оборотом событий кроется угроза и в его адрес. В тот же день он написал Герде письмо, в очередной раз наказав ей ни в коем случае не давать повода для критики. Коль скоро он требовал от других строгого соблюдения установленных правил, то в его доме нарушения были тем более недопустимы — особенно ввиду его особого положения при фюрере.
