с Алеком Струмпе. — Это может повториться. Перепутают со скэбами и надают по шеям.
— Ничего, Эдгар Янович, не бойтесь. Разберутся.
Рабочие еще не дошли до площади, как из боковой улицы навстречу им вынырнули какие-то молодцы в широкополых шляпах, сапогах со шпорами. Позади них бежали люди в обычной одежде, по виду чиновники или служащие.
«Кто такие? Фермеры? — мелькнуло у Алека. — Против нас?»
Но раздумывать уже было некогда. Фермеры, если это были действительно они, бросились на рабочих и с криками: «Русские люмпены, мутите честных людей! Заварили кашу!» — начали драку.
Но недаром у русских был опыт уличных демонстраций. Они знали, как надо защищаться. Через несколько минут кучку нападавших рассеяли, и они бежали.
— Вот сволочи, — сказал кто-то из демонстрантов, когда пошли дальше. — Кто это? Горожане?
— Тут, наверное, и горожане, и фермерские сынки. Буржуазное отребье. Не нравится им забастовка. Как же! Жизнь вышла из привычной колеи.
Так, переговариваясь, люди медленно двигались по улицам. На Тасман-стрит, у большой гостиницы «Кенгуру», внимание Алека привлекла необычная сцена. На тротуаре испуганно жались к стене дома десять, может быть, пятнадцать обтрепанных типов. Их окружали полицейские. С другой стороны входа в гостиницу с узелками и сумками в руках стояли мужчины и женщины. Хорошенькая девчонка, грозя кому-то кулаком, выкрикивала:
— Можете сами обслуживать своих скэбов! Убирайте за ними дерьмо и варите им жратву!
— Да уж, — сказал худой человек в белом переднике, обращаясь к Алеку, — я повар из этой гостиницы и пальцем не шевельну, чтобы накормить этот сброд…
— А что произошло? — спросил заинтересованный Алек, вспоминая то, что говорил ему пикетчик.
— Хозяин позволил поселить в «Кенгуру» скэбов, ну а мы все решили бросить работу и ушли.
— Правильно сделали. Пусть хозяин выкручивается как хочет.
— Во всех гостиницах то же. Придется им ночевать в полиции или в казармах…
Наконец колонна Алека добралась до площади Дрейка. Ее заполнила огромная толпа народа. Одновременно в разных местах говорили ораторы. Алек увидел Артема. Он стоял на возвышении, устроенном из опрокинутых ящиков, и, энергично жестикулируя, говорил. Его мощный голос был слышен далеко.
— Не поддавайтесь провокациям и уговорам! Баджер с правительством пытается подменить вас штрейкбрехерами. Но это им не удастся. Все честные рабочие вместе с трамвайщиками. Требуйте разрешения на организацию своего союза. Это ваше право. Рабочая партия Австралии переродилась. Как только ее лидеры вошли в правительство, они начали защищать интересы капитала. Они издают законы против стачек, они призывают полицию на борьбу с теми, кто недавно был их товарищем…
Люди одобрительно гудели. Вдруг задние ряды стали напирать на передние, толпа зашевелилась, и все побежали, стараясь скрыться в боковых улицах. Артем соскочил с ящиков и исчез среди рабочих.
Алек оглянулся. Сзади, прокладывая себе путь дубинками, в толпу врезался отряд полицейских. Они прорывались ко все еще говорившим ораторам. Кое-кто из рабочих пытался задержать их. Завязалась потасовка. Кричали женщины, плакали дети.
Откуда-то опять появились парни в широкополых шляпах. Они шли позади полицейских, прикрывая им тыл. Искаженные злобой, красные от алкоголя лица, обезумевшие глаза… Алек вспомнил Ригу и бежавшего на него солдата со штыком, пьяных черносотенцев… Все так похоже!
Он увидел молодую женщину, склонившуюся над лежащим на мостовой человеком, и парня, бежавшего к ней с поднятой над головой суковатой палкой. Алек бросился вперед, вывернул «оружие» из рук нападающего и нанес ему сильный удар. В следующую секунду он уже падал сам, теряя сознание от боли…
Алек очнулся в незнакомой комнате. Он попробовал пошевелиться. Голова раскалывалась на части. У кровати стоял старик с полотенцем. Он опускал его в таз с водой, мочил и прикладывал ко лбу Алека. Увидя, что раненый приоткрыл глаза, он улыбнулся:
— Пришел в себя? Здорово они тебя ахнули. Большая рана на затылке. Тебя притащили ко мне Гопкинс и Пери Слабыш. Им тоже изрядно намяли бока. Но и наши не остались в долгу.
— Кто вы? — простонал Алек, пытаясь приподняться.
— Меня зовут Самуэл Хьюдж. Я работаю сторожем у Гринфельда. Когда началась заваруха, я сидел дома. Так хотелось выйти на улицу, да отказывают ноги. Старею. А то бы я показал им…
— Как проходит стачка?
— Она еще не закончилась. Гопкинс говорил, что как будто Баджер пошел на уступки. Сейчас вырабатывают соглашение…
Алек хотел встать, но не смог. Он со стоном упал на подушку.
— Ты не торопись, парень. Полежи. Скоро должен прийти доктор.
— Мне бы добраться до дому.
— Успеешь. Все движение замерло. Утром, когда рабочие узнали, что трест выписал скэбов и хочет заменить трамвайщиков, все оставили работу…
— Все?
— Ну да. Сорок три профсоюза Квинсленда.
— Значит, получилась всеобщая стачка? Вот это здорово!
— Выходит, что так. Бастуют порт, моряки, железнодорожники, пищевики… Даже наш магазин отказался торговать. У нас тоже не обошлось без истории. Начальник отделения женского платья Карпентер произнес речь. Орал, что мы не должны поддерживать рабочих. Это, мол, не наше дело. Но девчонки так завизжали, что он еле унес ноги. Приехал сам Гринфельд, уговаривал не делать глупостей, кричал, что больше не возьмет на работу. Ничего не помогло. Пришлось закрыть магазин…
Алек плохо понимал старика. Ему стало хуже. Он видел какие-то странные, спутанные картины. Пароходы, толпы рабочих, Марту, Айну, Артема… Все кружилось в диком хороводе. Голова сильно болела.
Вечером к нему пришли Артем и хорошо одетый человек с чемоданчиком. Артем был обеспокоен состоянием Алека, присел на кровать, трогал ему лоб, спрашивал:
— Ну как ты? Очень болит? Тебе нанесли удар сзади. Ничего, до свадьбы заживет, — пошутил он и попросил человека с чемоданчиком: — Приступайте, доктор.
Врач внимательно осмотрел Алека и сказал:
— Рана неопасная, но потребует длительного лечения. Покой — лучшее лекарство. Как лечить, я напишу.
— Можно перевезти его домой?
— Да, конечно.
— Ну ладно, Алек. Рассказывать тебе сейчас ничего не буду, — сказал на прощание Артем, — но стачку мы выиграли. Ты бы видел, что делалось…
Алек остался на ночь у Хьюджа, а утром его на тележке, запряженной мулом, перевезли на Элизабет-роуд.
Дарья Степановна, увидев перебинтованную голову Алека, сейчас же решительно взяла бразды правления в свои руки, погнала мужа в аптеку и заявила, что она сама займется лечением больного. Через несколько дней он встанет на ноги. Она устроила Алеку постель и успокоилась только, когда убедилась, что ему удобно.
Алек лежал с закрытыми глазами. Говорить ему было трудно. Мысли вяло текли в больной голове. Алек перебирал в памяти все, что относилось к его знакомству с Айной. И это было приятным. Вот она в первый раз открывает ему калитку, вот
