— Вы не могли бы соединить меня с номером 1017? — прошу я опять служащего.
— Но мадам, его ключ здесь.
— Не имеет значения. Все-таки попробуйте.
— Вы сами можете позвонить, — отвечает он, — направо за углом есть внутренний телефон. Видите? Вон там!
После первого же гудка он снимает трубку.
— Алло! — Голос Уинстона. — Офелия, что случилось? Я жду здесь уже полтора часа.
— Я тоже. Только внизу, в холле. Мы хотели встретиться внизу. Вы помните?
— Внизу было чересчур много знакомых. Я не могу рисковать, чтобы меня кто-нибудь увидел. Сейчас же спущусь. Моментально. К тому же я умираю от голода, и вы, конечно, тоже.
Через две минуты он появляется.
Наблюдаю, как он выходит из лифта — высокий, стройный, уверенный в себе, элегантный. На нем синий льняной костюм, по-модному свободный, рубашка в бело-голубую полоску, а вокруг шеи — с умелой небрежностью — обернут белый шелковый шарф. С ним он, похоже, не расстается.
Я иду ему навстречу. Он сразу замечает меня, улыбается, и вот мы уже стоим друг перед другом.
— Наконец-то, — говорит он и без стеснения разглядывает меня. То, что он видит, ему явно нравится. На мне маленькое черное китайское платье со стоечкой и разрезами по бокам. Оно короткое и тесно облегающее, словно вторая кожа. Волосы я распустила. Мои рыжие кудри, свежевымытые с хной, струятся по обнаженным рукам.
— Вы выглядите по-другому, — замечает Уинстон.
— Другая прическа. В прошлый раз у меня был узел на затылке. — Он согласно кивает.
— Красиво! Пошли.
Мы ужинаем в дорогом ресторане недалеко от оперы. Я что-то заказываю, съедаю гарнир и оставляю мясо на тарелке. Уинстон замечает это, но ничего не говорит. У меня вообще нет аппетита. Его присутствие действует на меня подавляюще. Он сидит напротив меня, сильный, самоуверенный, загорелый. Его золотистые глаза, выразительные прямые брови, крупный нос, капризный рот завораживают меня. Такие лица редко встречаются.
— Почему вы все-таки приехали? — спрашиваю я за десертом, к которому почти не притрагиваюсь.
Уинстон подается вперед.
— Из-за вашего звонка, — с улыбкой говорит он, — ваш звонок навел меня на мысль, что было бы, собственно, неплохо встретиться с вами.
— Ну и как? — спрашиваю я, отведя глаза, с бьющимся сердцем.
— Замечательно! Посмотрите на меня, Офелия. Я бы хотел перейти с вами на «ты». — Я забыла сказать, что весь вечер мы говорили по-французски. Уинстон говорит на нем как француз. Без малейшего намека на акцент. У него была няня-француженка. Два года он учился в Париже, и его первая жена была родом из Лиона. Я тем временем уже знаю, что он в третий раз женат на англичанке, от которой у него две маленькие дочки. Ему сорок девять лет, и по знаку он Стрелец.
Стрелец и Лев?! Они подходят друг другу, как постель и любовник, которым он, очевидно, вскоре станет. Иначе, спрашиваю я себя, для чего Господь Бог насылает в середине августа град на Лондон? Для чего так задерживаются полеты, что даже будущие министры забывают всякий этикет и снисходят до того, что заговаривают с незнакомыми женщинами? Для чего?
— Конечно, перейдем на «ты». — Я проникновенно смотрю ему в глаза. — Ты совсем ничего не ешь. У тебя пропал аппетит?
— Не хочется! — Он отодвигает полную тарелку. Другие блюда он тоже только попробовал. Вероятно, сила притяжения между нами так велика, что для элементарных действий, вроде еды, не остается времени. Воздух насыщен эротическими разрядами. Покалывающие маленькие стрелы вонзаются в мою кожу. Закрываю на какой-то миг глаза, и у меня такое ощущение, что я парю. Весь большой ресторан куда-то проваливается, и лишь мы вдвоем существуем реально. Не было бы между нами стола, мы бы давно лежали друг у друга в объятиях.
— Пошли, мы уходим! — вдруг подает он голос.
— Куда?
— Назад в отель.
На улице мы целуемся. Мне хорошо, но не так, как с Проспером Дэвисом. Поцелуй жесткий, требовательный. Страстный, но без всякой нежности. Ко мне прижимается чужой, жесткий мужчина. Он знает, чего он хочет, и хочет этого немедленно!
— Я пойду с тобой в отель, — говорю я, когда мой рот освобождается, — но спать с тобой не буду.
— Что? — Уинстон ничего не может понять. — Что ты говоришь? В чем дело? Я тебе не нравлюсь?
— Нравишься.
— Я только ради тебя прилетел в Париж. — Он сжимает мои руки и прерывисто дышит.
— Я никогда не ложусь в первый день в постель с мужчиной. Никогда.
— Но почему? — Он отпускает меня и отступает на шаг назад.
— Я слишком мало тебя знаю.
— А завтра?
— Завтра может быть.
Уинстон задумывается, разглаживая при этом свой белый шелковый шарф. Лоб сморщен. Капризный рот с чувственными губами плотно сжат. Опять мне бросается в глаза, что у него слишком маленький подбородок. Слишком слабый для такой мощной, выразительной головы.
— О’кей, — говорит он вдруг с интонацией упрямого ребенка. — Один я не буду спать. Окунусь в ночную жизнь. Ты идешь со мной? — Он засовывает руки в карманы и смотрит на меня с вызывающим видом.
— С удовольствием. Показать тебе какой-нибудь джаз-клуб?
— Спасибо, не надо. Я хочу в «Лидо». И в «Крэзи Хоре». А потом будет видно.
«Лидо»? «Крэзи Хоре»? Это действует на меня как ушат холодной воды. Эти западни для туристов с кондиционерами и невыразительной магнитофонной музыкой, в которых бокал шампанского стоит двести франков и приветствуется каждый, кто платит, будь то сутенер, торговец наркотиками или убийца, — да я терпеть их не могу! Тем не менее, я пойду с ним. Одно абсолютно ясно: вечер будет поучительный. А учиться я всегда люблю.
Ночь получилась совершенно сумасшедшая. Я ее никогда не забуду. Выйти в свет с Уинстоном — это целое событие. Деньги для него не играют роли, он повсюду свой человек, все его знают по имени, владелец «Лидо» — тоже его старый друг. Нам не приходится ждать ни секунды, нас тут же впускают и посреди представления проводят за столик для почетных гостей. Перед нами уже стоит шампанское, в нашем распоряжении официант, у которого нет других дел, кроме как угадывать по глазам любое наше желание.
В «Крэзи Хоре» то же самое. Заведение забито до отказа, тем не менее, нас радостно приветствуют и сажают за лучший столик. Уинстон находит это в порядке вещей. Он тут явно завсегдатай и чувствует себя в этой среде как рыба в воде. Теперь мне понятно, почему у него тогда, в самолете, были красные глаза. Он, вероятно, и в самом деле пропьянствовал всю ночь. Как сегодня. С той разницей, что теперь ему компанию составляю я.
«Крэзи Хоре» оказывается лучше, чем я ожидала. Было бы мне двадцать лет, я умерла бы от ревности от такого скопления обнаженного женского тела. Голые груди, голые ноги, голые руки, голые бедра. Вся сцена в голых женщинах. Полуголые девицы продают сигареты, даже у гардеробщицы декольте до пупа! А я? Я сижу в глухом, закрытом платье.
