Некоторые утверждают, однако, что его обманул тесть Сципион, похитив и утаив большую часть денег, привезенных из Азии, с тем, чтобы заставить Помпея дать сражение, так как иначе-де не хватит денег. Если бы это даже было и верно, все же полководец не должен, попав в подобные обстоятельства, так легко позволить себя обмануть, не должен опрометчиво идти на риск решительного сражения. Вот в чем мы усматриваем различие между этими двумя людьми.
LXXXV. (V). Помпей отплыл в Египет по необходимости, как изгнанник, Агесилай же отправился туда не по необходимости, но и не из благородных побуждений, а ради денег, чтобы на средства, полученные от варваров, воевать против греков. Затем то самое, в чем мы виним египтян, погубивших Помпея, египтяне ставят в вину Агесилаю. Действительно, Помпей доверился им и поплатился за это жизнью, Агесилай же был облечен египтянами полным доверием, но покинул на произвол судьбы тех, к кому он прибыл на помощь, перейдя на сторону их врагов.
Демосфен и Цицерон
ДЕМОСФЕН
I. Сочинивший хвалебную песнь Алкивиаду по случаю его победы на колесничных бегах в Олимпии — был ли то Еврипид, как считает большинство, или кто-нибудь другой560 — утверждает, что для полного счастья необходимо прежде всего иметь отечеством «град знаменитый и славный». А я полагаю, Соссий,561 что для того, кто стремится к подлинному счастью, которое зависит в основном от душевного склада и образа мыслей, то, что он родился в неприметном маленьком городке, столь же несущественно, как если бы мать его была малоросла и некрасива. Смешно, в самом деле, думать, что Иулида,[email protected] крохотная часть небольшого острова Кеос, или Эгина, которую кто-то из афинян требовал удалить как «бельмо с глаза Пирея», хороших актеров поэтов рождает, но справедливого, умеющего довольствоваться малым, разумного и великодушного человека произвести на свет не может. Другие искусства, возникшие как способ зарабатывать богатство и славу, в неприметных, маленьких городках, может, и впрямь хиреют, но добродетель, словно выносливое, неприхотливое растение, пускает корни всюду, где находит врожденную порядочность и дух трудолюбия. А потому, если в чем-то наши мысли и поступки не совсем безупречны, то винить за это по справедливости будем себя, а не скромные размеры своего отечества.
II. Правда, кто взялся за исторические изыскания, для которых требуется перечитать не только легкодоступные, отечественные, но и множество иноземных, рассеянных по чужим краям сочинений, тому действительно необходим прежде всего «град знаменитый и славный», просвещенный и многолюдный: только там, имея в изобилии всевозможные книги, а то, что ускользнуло от внимания писавших, но явно подтверждается устным преданием, собирая по слухам и разыскивая путем расспросов, он сможет издать свой труд с наименьшим числом погрешностей и пробелов. Что до меня, то я живу в небольшом городке и, чтобы не сделать его еще меньше, собираюсь в нем жить и дальше, а когда бывал в Риме и других местах Италии, то государственные дела и ученики, приходившие ко мне заниматься философией, не оставляли мне досуга, чтобы упражняться в языке римлян, и потому слишком поздно, уже на склоне лет, я начал читать римские книги. И — удивительное дело, но это правда — со мною случилось вот что: не столько из слов приходилось мне узнавать их содержание, сколько, наоборот, по содержанию, о котором так или иначе я имел уже некоторое представление, улавливать значение самих слов. Конечно, прочувствовать красоту римского слога, его сжатость, обилие метафор и стройность — словом, все, чем украшается речь — мне кажется делом интересным и не лишенным приятности, но оно требует нелегкого труда и упорных занятий и под силу лишь тем, у кого больше свободного времени и чьи года еще не препятствуют такого рода стремлениям.
III. Вот почему в этой, пятой по счету, книге сравнительных жизнеописаний, повествуя о Демосфене и Цицероне,[email protected] их нрав и образ мысли мы будем изучать и сопоставлять по их поступкам и государственной деятельности, но сравнивать речи, чтобы решить, кто из них говорил внушительнее или приятнее, не беремся. Не то и мы попали бы в положение, о котором Ион сказал: «Дельфин на суше неуклюж» — слова, коих самонадеянный Цецилий не знал, иначе бы не отважился выпустить в свет сравнение Демосфена с Цицероном. Впрочем, если бы изречением «Познай самого себя» руководствовался каждый, оно уже не казалось божественной заповедью.
Демосфена и Цицерона божество, похоже, с самого начала лепило по одному образцу: не только характеру их оно придало множество сходных черт, таких, например, как честолюбие и преданность гражданским свободам, малодушие перед лицом войн и опасностей, но примешало к этому и немало случайных совпадений. Трудно, мне кажется, найти других двух ораторов, которые, будучи людьми простыми и незнатными, добились славы и могущества, вступили в борьбу с царями и тиранами, лишились дочерей, были изгнаны из отечества, но с почестями вернулись, снова бежали, но были схвачены врагами и простились с жизнью тогда же, когда угасла свобода их сограждан. И если бы характер и случай, словно художники, вступили между собой в состязание, трудно было бы рассудить, кто придал этим двум мужам больше сходства — то ли чертами нрава тот, то ли жизненными обстоятельствами этот. Но рассказать надо сперва о том, который жил раньше.
IV. Отец Демосфена, Демосфен, принадлежал, как сообщает Феопомп, к числу уважаемых и состоятельных граждан, а прозвище «Ножовщик» носил потому, что владел большой мастерской, где особо обученные рабы изготовляли мечи и ножи. Что же касается его матери, то оратор Эсхин уверяет,564 что отец ее был некто Гилон, который бежал из Афин, спасаясь от обвинения в государственной измене, а мать — даже не эллинка, но правду ли он говорит или злословит и клевещет, установить мы не можем. В возрасте семи лет565 Демосфен потерял отца, унаследовав большое состояние (общая стоимость его имущества достигала почти пятнадцати талантов), но опекуны с ним обошлись бесчестно: часть наследства они присвоили себе, остальное же оставили совершенно без надзора, так что даже учителям его жалованье выплачивалось неполностью. Именно поэтому он, кажется, не получил воспитания, какое полагалось бы благородному мальчику, а также из-за хрупкого, нежного телосложения, так как мать оберегала его от физических упражнений, а дядьки-наставники к этому не принуждали. С самого детства он был хилым и болезненным, за что от сверстников, издевавшихся над его внешностью, получил позорную кличку «Батал». Батал, как уверяют некоторые, был женоподобный флейтист, и Антифан566 даже написал об этом пьеску, в которой зло высмеял его. Другие упоминают Батала как поэта, сочинителя застольных песенок непристойного содержания. Существует, наконец, мнение, что «баталом» в тогдашнем аттическом наречии называлась одна не совсем удобопроизносимая часть тела. «Аргом» же — а было у него, говорят, и такое прозвище — Демосфена прозвали либо за его нрав, угрюмый и желчный (ведь словом «арг» некоторые поэты называют змею), либо за то, что речь его отличалась неблагозвучием: существовал ведь и поэт по имени Aрг,567 сочинитель скверных, тяжеловесных стихотворений. Впрочем, довольно об этом.
V. Увлечение красноречием у Демосфена началось, говорят, вот с чего. Оратор Каллистрат готовился выступать в суде по делу об Оропе,568 и этого выступления все ждали с большим нетерпением, ибо оратор он был весьма сильный, к тому же в расцвете славы, да и само дело было очень уж громкое. Услыхав, как учителя и дядьки сговариваются пойти на судебное слушание, Демосфен мольбами и просьбами добился от своего дядьки, чтобы он взял его с собой. А тот был в приятельских отношениях с прислужниками, которые ведали ключами от судебных помещений, и раздобыл место, откуда мальчик, никем не замеченный, мог бы слушать выступавших. Каллистрат блестяще выиграл дело, стяжав всеобщее восхищение, и Демосфен позавидовал его славе, видя, как толпа с восторженными восклицаниями провожает победителя домой, но еще больше поразился силе слова, которое, как он ясно понял, способно пленять и покорять решительно всех. С тех пор, забросив все остальные занятия и детские игры, он стал усердно упражняться в произнесении речей, надеясь со временем сделаться настоящим оратором. В наставники себе он выбрал Исея,569 хотя в то время еще преподавал Исократ,570 — то ли, как считают некоторые, оттого, что по причине сиротства не в состоянии был уплатить Исократу положенные десять мин, или же, вероятнее, потому, что для практических целей более пригодным считал красноречие Исея, действенное и изощренное. А Гермипп утверждает, что нашел записки неизвестного автора, где написано, что Демосфен был слушателем Платона и своим красноречием обязан главным образом ему. Тот же Гермипп, ссылаясь на Ктесибия,571 уверяет, что Демосфен досконально изучил руководства Исократа и Алкидаманта,572 тайком заполучив их от сиракузянина Каллия и некоторых других.
