Путь корабля был безопасен. Редкие пираты, кто встречался осе‑путешественнице – телебои или другие любители веселой поживы – по осадке ладьи видели, что груза на борту нет, зато есть большие заботы при малой добыче. Гребцы, мускулистые здоровяки в шрамах, трудились не за страх, а за совесть, и рубцы их вряд ли были отметинами рабов, знакомых с кнутом надсмотрщика. Такие дерутся до последнего. Да и стоило морским разбойничкам подлететь к осе ближе, чем следует, как сразу неподалеку объявлялись другие корабли: лаконские, пилосские, элидские. Кидаться в бой не спешили, но ясно намекали: плывите мимо, люди добрые!
Не про вашу честь осы летают.
Тем временем корабль под черно‑желтым парусом бросил якорь в гостеприимной гавани близ Фисбы, города в южных предгорьях Геликона, славных тучами диких голубей, столь чудных, если запечь их в румяных пирогах. Когда б судно и впрямь, подобно осе, могло летать по воздуху – или хотя бы ползать по земле – оно гораздо быстрее добралось бы из Афин в Фисбу, и не пришлось бы делать крюк вокруг Пелопоннеса. Но кораблей с крыльями еще не придумали, а если придумают, так боги возревнуют. Вскоре гнездо Афин покинула другая оса, третья, а за ними – сразу две, а там и следующие. Маршрут они знали назубок, и гавань у Фисбы быстро сделалась тесной для трех десятков афинских ладей, вытащенных на берег.
Хоть тащи корабли волоком в близкие Фивы.
– Ну уж нет! – возмутились Фивы. – У нас и так повернуться негде!
И впрямь, в Фивы шли наемники отовсюду. Спешили локры – лучники в стеганых доспехах. Сотрясали землю фокейцы, воинственные горцы с копьями наперевес. Часть афинских гребцов также отправилась в город, основанный Кадмом Убийцей Дракона – надев тяжелые, украшенные чеканкой латы, гребцы преобразились. Из Тиринфа явился отряд ветеранов, лихих головорезов, хрипло оравших на всю округу: «Хаа‑ай, гроза над морем…» Подтягивались беотийцы, изострив лезвия мечей. Семь городских ворот, что ни день, принимали гостей. Дым от жаркого вздымался к небесам. Блудницы ходили враскоряку, но большей частью лежали на спине, умножая трудовые сбережения. В харчевнях гремели кости – сокровища телебоев, завоеванные в мечтах, переходили из рук в руки. Золотой дым плыл над Фивами, смущая умы.
– Так долго продолжаться не может, – сказал басилей Креонт.
– Да, – согласился Амфитрион.
– Еще день, и они пойдут на штурм акрополя.
– Не пойдут. Завтра выступаем.
4
Мед тек с отрогов Парнаса в Крисейский залив, мед и яблочный сок. Западнее Фисбы, возле священных Дельф, гора сходила к воде ступенями, достойными бога – словно кудрявый Аполлон, пируя с Музами на своем личном, двуглавом Олимпе, заранее подготовил путь отступления, каким мог бы сбежать в море, к дяде Посейдону, от гнева ревнивого отца. Солнце, пойманное в ловушку, трепетало между парнасскими вершинами, превращая небо в соты, а облака – в дворцы. Ветер, не чинясь, надувал паруса. Бездельничая, гребцы любовались медовым приливом – и молили Аполлона о даровании победы.
– Птерелай могуч, но глуп, – рассудил рыжий медвежонок Аркесий.
Слышать от юного годами сына Кефала такое обвинение, брошенное знаменитому вождю телебоев, было бы смешно, когда б не спокойное, серьезное лицо парня: броня от насмешек.
– Нет, не глуп, – исправился рыжий. – Горд, и слишком. Зря он сунулся на Пелопоннес. Жажда владений, попытки захвата чужих земель… Грабят все. Сильный отбирает у слабого. Это свойственно человеку, как волку свойственно резать овец. Кто жалуется богам на несправедливость? – глупец. Но волк бесчинствует на пастбище или в овчарне, прокравшись туда ночью. Когда же волк врывается к тебе в дом и, скаля клыки, рычит: «Отдай‑ка мне зал и три кладовые!..»
По правому борту началась Локрида. Как жилы бегут по руке, так местные речушки, извиваясь, стекали в залив. На берегах рек густо рос терновник и коккос[83], служащий пристанищем «кровавым комарам» – из них локры добывали краску для шерстяных тканей. Ниже, у воды, качались асфодели – лилии царства мертвых. Цветение закончилось, на стеблях висели кожистые «ларцы», полные черных семян. Но могучий дурман асфоделей, казалось, царил над Локридой вечно. От него кружилась голова.
Широкий у Фисбы, залив неумолимо сужался.
– Едва стало ясно, что Тафоса Птерелаю мало, он сделался общим врагом. Будь ты трижды неуязвим, такие долго не живут. Крылу Народа следовало бы понять простую истину. Его земля – вода. Его власть – море. Его крепость – паруса и борта кораблей.
– Басилей пиратов? – предположил Амфитрион. – Звучит не очень.
Аркесий сверкнул белозубой улыбкой:
– И впрямь не очень. Зато безопасно и прибыльно. Повторяю: грабят все, на суше и на море. Думать надо о другом. Ладьям нужны укромные гавани. Морякам – вино и шлюхи. Кормчим – безопасное место для починки кораблей. Добыча нуждается в обмене. Хорошо еще иметь осведомителей, докладывающих загодя, кто везет богатый груз, а кто идет порожняком. Дай это все пиратам за долю в награбленном, и тебе не понадобится откусывать земли на Пелопоннесе. Ты проведешь жизнь в достатке и уважении.
– Наверное, Птерелаю этого мало?
– Вот я и говорю: он так горд, что почти глуп.
– Каков? – восхитился Кефал, указывая на сына. – Сделай Алкмене дочку, Амфитрион! Девочка вырастет, и мы породнимся.
Рыжий стратег пожал плечами:
– Пока она вырастет, я успею жениться и наплодить уйму мальчишек. Зачем дочери Амфитриона такой старик, как я? Папа, у тебя еще будут дети. Мама – не единственная женщина на земле. Женись, сделай мне брата или сестру – и вы породнитесь с Амфитрионом без моей помощи.
– Ты жесток, – еле слышно бросил Кефал.
– Я рассудителен, – возразил Аркесий. – Вы хотите стать родственниками? Я ищу способ[84].
И не выдержал: качнулся вперед, к Амфитриону. Броня треснула, из разлома выглянул нынешний, еще очень молодой Аркесий, который плыл к своей первой битве и сгорал от волнения. Всех мучил один и тот же вопрос, но никто из взрослых не рискнул спросить у Афитриона напрямик:
– Как ты собираешься убивать Птерелая Неуязвимого?
Настал черед Амфитриона пожимать плечами:
– Убью. Как‑нибудь.
– Но…
– Мой дед рассказывал, как его учили убивать. «Ты должен видеть удар! Не оружие, не врага. Удар!» И позже: «Хватит видеть удар. Учись видеть движение. Отринь саму мысль о промахе!» Я запомнил дедов рассказ…
– И научился видеть удар? Гнать мысли о промахе?!
– Нет. Для этого надо было родиться Персеем. Про удар моему деду сказали боги. Мне ближе то, что сказал сам дед.
