– Принимайте! Отвечаете за него головой. Если хоть волос…
Не закончив фразу, он двинулся ко второй ладье:
– На Тафос! И так, словно за вами Цербер гонится!
Гребцы садились к веслам.
6
Лодка с Дулихия ждала их на выходе из бухты.
– …на рассвете!.. шесть кораблей!..
Птерелай даже не взглянул на гонца, рвущего глотку.
– …помощь… – неслось вслед. – Нужна помощь!
Все знали, где сейчас Крыло Народа. Знали, куда слать за подмогой. Значит, и враги – знают. «Дед мой, Олимпиец, – взмолился внук Посейдона. Он был готов прыгнуть в воду, чтобы толкать ладью вперед. – Даруй попутный ветер! Я должен успеть…»
Скрытый в пучине, дед молчал.
«Айнос ниже Олимпа. Небо выше Олимпа. Я слабее бессмертных; судьба над всеми нами. Дед, откликнись! – вне себя от волнения, Птерелай был на грани кощунства. – Дед, однажды и ты станешь просить, да не допросишься…»»
Ветер‑лентяй едва полоскал парус. Гребцы, хрипя, налегали на весла. Стучал барабан на корме, задавая ритм. Ладьи едва успели отойти от Итаки на четыре стадии из полутора дюжин, разделявших острова, когда из «гнезда» на верхушке мачты раздался крик дозорного:
– Корабли! С севера!
«С севера? – удивился Птерелай. – Я ждал вражеский флот с юга, со стороны Закинфа!» И тут же, в ответ на немой вопрос, из «гнезда» второй ладьи крикнули:
– С юга! Вон они!
Семь афинских кораблей – черно‑желтые осы – входили с юга в узкий пролив меж Итакой и Тафосом. Выстраивались облавной дугой, как загонщики на охоте. Осиный рой круто забирал к западу, отсекая ладьи Птерелая от вожделенного Тафоса. А с севера уже надвигался второй рой: изгибаясь восточнее, он отрезал путь к скалистым берегам Итаки. Клещи из каленой бронзы, о которых мечтал Крыло Народа, смыкались на нем самом.
– Гребите, отродья Тифона!
Барабан стучал, как сердце бегуна перед финишем. Хлопало над головами полотнище паруса – боги не снизошли к мольбам. Все, кто не сидел на веслах, разбирали щиты и облачались в доспехи. «Осы» приближались. У телебоев оставался шанс проскочить, но Птерелай видел, что он тает с каждым мгновением: гребцы‑афиняне тоже поднажали. На мачте корабля, идущего во главе северного роя, взвилась алая тряпка. Воздух с гудением пронзили десятки огненных жал, взлетев с ближайших «ос». Горящие стрелы падали в волны, с шипением гасли в пучине, но часть их достигла цели. Запасов питьевой воды едва хватило, чтобы потушить начавшийся пожар.
– Черпаки за борт! Поливайте палубу!
Птерелай с тревогой взглянул на вторую ладью. Там дела были плохи: моряки замешкались, и просмоленное дерево палубы занялось. Пламя вздымалось над обтянутыми кожей решетками бортовых надстроек. Черный дым рвался к облакам. Скоро ладья превратится в плавучую гекатомбу.
– Эвер!!!
Выкрикнул ли он имя сына вслух? Или, сжимая кулаки, лишь беззвучно разевал рот, подобно выдернутой из воды рыбе? Мигом позже Птерелай уверился: в дыму и пламени мелькнуло лицо Эвера. Последыш жив! Еще жив… Дрожа, как в лихорадке, Крыло Народа искал выход. Не меняя курса, проскочить перед самым носом «северян», а пока те развернут корабли вдогон – выиграть две‑три стадии для высадки на Тафос. Горными тропами – к крепости… Для этого надо было пожертвовать второй ладьей. Горящая, она не преодолеет и половины пути. Даже если удастся справиться с огнем, ладья потеряет – уже теряет! – ход, став легкой добычей «ос». Жертвовать сыном? Последним и единственным?!
Птерелай зарычал от бессилия.
Второй залп лучников оказался более точным. Рядом с Крылом Народа, пронзенные стрелами, упали двое телебоев. Птерелай затравленно огляделся. Впервые в жизни он ощущал себя дичью, которую гонят охотники. Волком, окруженным сворой псов. Матерый волк ушел бы, если б не волчонок.
– Бери левее! – заорал он кормчему.
Громовой рев перекрыл все: вопли раненых, дробь барабана, хлопанье паруса, плеск волн за бортом.
– Идем к Астериде!
Чадя сырым костром, вторая ладья повторила маневр, разворачиваясь к юго‑западу. Услышали! До берега Астериды, островка на середине пролива, осталось меньше полутора стадий. Серая, блестящая полоса гальки, груды валунов – кладки драконьих яиц; отвесные скалы над камнями. К гавани не успеть: южный рой накроет раньше. Плевать! Там, наверху, на самом перешейке – Алалкомены. Городок на полторы сотни жителей. Но стена вокруг есть, и славная стена. Найти тропу в скалах, добраться до города, запереться… Время на раздумья вышло: обе ладьи стремительно приближались к берегу. Скалы росли, заслоняя небо.
– Выбрасываемся!
Скрежет днища по камням. Треск ломающихся весел – кое‑кто из гребцов опоздал поднять их вверх. Крики. Горящая ладья отстала. Пламя на палубе бушует вовсю, и люди прыгают за борт, не дожидаясь, пока корабль достигнет суши; вплавь добираются до берега.
– Эвер!
Птерелай кинулся в воду, вынырнул, нащупал ногами дно.
– Эвер!
– Я здесь!
Сын стоял у кромки прибоя. Мокрые волосы облепили лицо, вода ручьями текла из‑под кожаного панциря. Щит Эвер потерял, но меч был при нем.
– К скалам! Быстро!
«Осы» приближались. От черно‑желтых парусов рябило в глазах. Берег Итаки полностью скрылся за их завесой.
7
Весла гнутся, как тростинки. Спины гребцов вскипают яростным блеском пота. Вьются мышцы‑змеи на загорелых дочерна руках. Дыхание – храп коней, несущихся по бездорожью. Афинские кормчие – лучшие из лучших – взвихривают темп, словно Зевс лишил их рассудка. Рискуя опрокинуться, ладьи едва не выбрасываются на берег, как обезумевшие дельфины. Наклонив к воде мачты, они застревают на мелководье, кренясь на бок – а с бортов уже прыгают, в радуге брызг, воины в гривастых шлемах. Солнце с размаху ударяется в бронзу, плеща темной кровью. Скрежещет – вскрикивает! – галька под боевыми сапогами. Скалятся чудовища, ликуют боги на круглых чашах щитов.
День радости.
День гнева.
День смерти Птерелая Неуязвимого.
С десяти шагов Амфитрион всаживает копье в горло ближайшему телебою. Прикрывается щитом от дротика, ударившего сбоку. Второе копье прилетает косматому, похожему на волка после линьки, пирату в пах, превратив человека в комок боли. На гребне рычащего прилива сын Алкея возносится над полем боя, чтобы рухнуть в объятия войны. Тяжелый меч крушит шеи и ребра, рассекает жилы, дробит колени. Камень обдирает щеку, другой камень рвет ремни левого поножа. Медная «башня» сваливается под ноги, тонет в песке. Мелькает критская секира – он приседает, пропуская убийственный полумесяц над головой, и в зверином прыжке достает, дотягивается до чужого, жилистого бедра. Из рассеченной плоти хлещет кровь; Амфитриону заливает все лицо. Вкус меди, вкус соли; победный вкус. Он падает, вскакивает, и понимает, что настало время отлива. Его влечет назад, к морю.
