Кристина подошла к писарю, прижимая к груди одежду.
— Имя? — спросил группенфюрер.
— Кристина Бёльц, — ответила она, стараясь говорить как можно тверже. — Я не еврейка.
Группенфюрер заржал. Кристина смотрела прямо перед собой.
Врач в толстых черных очках, из-за которых его плаза казались огромными, приблизился к ней вплотную и заглянул в глаза и рот. Тяжело дыша открытым ртом, он обдал девушку горячим дыханием с резким запахом крепкого кофе и гнилых зубов.
— Адрес? — продолжал группенфюрер.
— Хессенталь. Шеллергассе, пять.
— Род занятий?
— Домработница. Ухаживаю за садом, веду хозяйство, стряпаю. Я попала сюда по ошибке. Меня несправедливо обвинили в укрывательстве еврея, — слова словно кислотой жгли ей горло. Но она знала, что Исаак бы не обиделся.
Второй группенфюрер подошел поближе.
— Умеешь готовить вкусные немецкие блюда?
— Jawohl![77] —.ответила Кристина. — Я очень хорошая кухарка, герр группенфюрер.
— Подними руки, — приказал врач, делая круговое движение пальцем.
Кристина подняла руки и покрутилась.
— Она заменит кухарку коменданта Грюнштайна! — сказал второй группенфюрер писарю.
Врач указал Кристине направо.
«Danke, Исаак», — подумала девушка, судорожно вздохнув от облегчения. Она натянула через голову платье и проследовала в соседнее помещение.
Там входившие женщины протягивали руки, а другие арестантки татуировали номера на внутренней стороне их запястий. Когда подошла очередь Кристины, она воззрилась на девушку, внимательно следя за ее работой. Она даже не почувствовала, как на ее правой руке выкалывали номер. Когда все было закончено, девушка улыбнулась ей. У нее не хватало многих зубов, а оставшиеся были гнилыми и желтыми. Кристина взглянула на черно-кровавые цифры: 11 091 986.
— Не пачкайте запястье, а то загноится, — проговорила девушка.
Надзирательница — блокфюрер — подошла к Кристине:
— Иди за мной!
Кристина торопливо последовала за ней на улицу. Они шагали через весь огромный лагерь мимо сотен деревянных бараков и работающих заключенных и спустя некоторое время подошли к низкому полукаменному зданию, окруженному высоким металлическим забором. Море темной жидкой грязи, затоплявшее весь лагерь, обрывалось у самой ограды. Дом, освещенный со всех сторон миниатюрными прожекторами, был простым и приземистым, но на фоне общей блеклости и уныния выделялся как переливающийся самоцвет в куче угольной пыли. В ожидании, когда блокфюрер откроет ворота, Кристина разглядывала двор. При искусственном свете она увидела аккуратно подстриженный зеленый газон, пурпурные эхинацеи вдоль крыльца и два глиняных горшка с красными геранями по сторонам входной двери.
Войдя внутрь, Кристина прошла за надзирательницей мимо комнат, украшенных картинами в рамах, персидскими коврами и старинной мебелью, в заднюю часть дома. За стоявшим посередине безупречно белой кухни столом арестантка средних лет с осунувшимся тонким лицом, лишенным всякого выражения, сосредоточенно чистила картошку. Она подняла взгляд и увидела пришедших; глаза ее расширились, а уголки рта поползли вниз.
— Ты здесь больше не работаешь! — рявкнула надсмотрщица.
Женщина уронила нож и наполовину очищенную картофелину. Лицо ее исказил ужас.
— Nein, — пробормотала она и заплакала.
— А ты смотри, чтобы твоя стряпня понравилась коменданту, а то тоже долго не протянешь, — предупредила надзирательница Кристину. Затем схватила кухарку за руку и потащила ее прочь из дома.
Кристина стояла посреди кухни и пыталась собраться с мыслями. Чтобы выжить, потребуется ловчить и проявлять смекалку. Она глубоко вздохнула, подошла к печи и сняла крышку с кипящей кастрюли. Там булькало жидкое варево с бледным куском свинины. В бульоне явно не хватало приправ и специй, поэтому девушка обыскала шкафы и обнаружила розмарин, соль и перец. На нижней полке лежала сетка с луком. Кристина нашинковала луковицу и добавила в кастрюлю. Потом отрезала две полоски от куска бекона, который нашла завернутым в бумагу, и тоже положила к мясу.
Пытаясь не обращать внимания на спазмы и урчание в пустом желудке, она закончила чистить картошку и поставила ее вариться. На столе лежали несколько морковин. Кристина почистила их, измельчила все, кроме одной, и сложила в миску. Оставшуюся морковь она спрятала в горке очистков и стала откусывать от нее небольшие кусочки, держа ухо востро и не упуская из виду дверь на кухню. Натертую морковь новоиспеченная кухарка заправила уксусом, растительным маслом и добавила столовую ложку сахара с горкой. Закончив приготовление салата, она остановилась, мучаясь страшными опасениями, что коменданту не понравятся ее блюда. Она не имела представления о вкусах человека, который приходит сюда и садится в одиночестве за трапезу в столовой.
Кристина присела на табурет около дровяной печи и попыталась собрать мысли в кучу. Она уронила голову на руки, уставившись на перепачканную драную обувь, глубоко вдохнула и медленно выдохнула через рот. Через несколько минут выпрямилась, вытащила ноги из слишком тесных ботинок и осмотрела красные волдыри, вздувшиеся на пятках. А что, если снимать обувь, когда она находится одна на кухне? Кристина обрадовалась, что все еще может мыслить логически. Затем она услышала шаги на крыльце. Ручка входной двери щелкнула и повернулась. Дверь открылась и закрылась.
Кристина быстро сунула ноги в башмаки, встала с табуретки и вытерла лицо ладонями. Шаги приближались по коридору к кухне. Кристина услышала, как мужчина вздохнул и что-то пробормотал себе поднос, а затем последовал тугой скрип кожаных сапог. Она поспешила к столу и собрала картофельные и морковные очистки в горку. Дверь кухни распахнулась. Кристина не поднимала головы и смотрела на овощную кожуру. Тяжелые сапоги остановились рядом с ней. Толстая рука, покрытая старческими пятнами, легла на стол, нестерпимо резкий запах Kölnisch Wasser[78] «4711» наполнил комнату.
— Guten Tag, фройляйн, — произнес низкий жесткий голос.
Кристина не шелохнулась. Хозяин дома взял девушку за подбородок и повернул ее лицо к себе, глядя на нее голубыми глазами с тяжелыми веками. Брови, чрезвычайно широко расставленные, словно растягивали к вискам и без того широкий и высокий лоб. Нос тоже был широкий, а губы полные и красивые, как у женщины. Комендант был не стар, но уже приближался к солидному возрасту; талия его порядком раздалась от излишеств.
— Меня зовут Йорге Грюнштайн, — представился офицер. — Но ты должна звать меня герр комендант. Бояться меня не надо. Если будешь повиноваться и проявлять усердие, эта работа спасет тебе жизнь.
Он снял фуражку и расстегнул китель, сбросил его
