щель в колышущемся тенте в задней части кузова Кристина видела своих родных, стоявших на улице. Чем дальше отъезжал грузовик, тем меньше они становились, исчезали из виду и снова появлялись, словно кто-то листал большим пальцем книжку с картинками, создавая иллюзию движения. Ома смотрела в небо, воздев хрупкие руки, открытый рот округлился в крике отчаяния. Мать билась в руках отца и, вырвавшись наконец, с искаженным от муки лицом кинулась за грузовиком. Она добежала, до середины склона и медленно осела на землю, уронив на булыжник руки. Кристина закрыла глаза. В мозгу ее снова и снова продолжала проигрываться эта сцена, и сердце у девушки разрывалось.
Глава двадцать вторая
Через десять минут они подъехали к баракам около железнодорожной станции.
— Выходите из машины! — заорал группенфюрер.
Исаак порывисто обнял Кристину.
— Прости, что я допустил это!
— Убери от нее лапы, грязный еврей! — взвизгнул группенфюрер.
Один из солдат оторвал их друг от друга, отстегнул наручники и пихнул обоих к заднему борту. Кристина упала, Исаак помог ей встать и поддержал ее, когда она перелезала через борт.
Когда оба оказались на земле, группенфюрер рявкнул:
— Я сказал, убери лапы!
Приклад автомата ударил Исаака в спину. Он попытался устоять, но ноги его подогнулись, и он упал, ударившись о задок грузовика. Исаак поднял руку к голове — за ухом бежала струйка крови. Кристина хотела помочь ему подняться, но не посмела из страха навлечь на него новый удар.
Под дулом автоматов их повели в длинное кирпичное здание железнодорожного депо. Войдя внутрь, они проследовали за группенфюрером в кабинет с кирпичными стенами, в центре которого за столом, как школьник за партой, едва умещался громадный гауптштурмфюрер СС. Расположенная слева от стола вторая дверь вела на платформу. Когда пленники вошли, верзила поднял глаза. Мощным лбом и широченной челюстью он напоминал быка. На стене над его головой висел парадный портрет Гитлера — красавца с царственной осанкой. Позади фигуры фюрера плыли облака, словно он был посланцем самого бога. На столе находились стопки бумаги, стакан с перьевыми ручками, черный телефон и небольшой люгер с коричневой рукояткой, лежавший на сложенной красной тряпице. Исаак и Кристина остановились перед столом, группенфюрер справа от Кристины, солдаты — позади. Гауптштурмфюрер встал и вперился в пленников взглядом. Форма чуть не трещала по швам на его плотном мускулистом теле.
— Я нашел нашего беглеца, — с ликованием в голосе доложил группенфюрер.
— А это кто? — гауптштурмфюрер вышел из-за стола, подошел к Кристине и прикоснулся к ее лицу внешней стороной пальцев.
— А это любезная подруга нашего беглого жида. Она прятала его на чердаке своего дома.
— Так-так, фройляйн, — обратился к ней верзила. — Я прекрасно понимаю, почему он положил глаз на такую красивую немецкую девушку, но вы-то, скажите на милость, что нашли в этом грязном еврее?
Кристина не отрывала взгляда от Исаака, стоя как можно ближе к нему, и тщилась представить, что они находятся наедине в саду на холмах. Но она не могла вспомнить ни яблоневых деревьев, ни зеленой травы, ни синего неба. В ее сознании рисовались лишь полосатые арестантские робы, исхудавшие узники, черные сапоги и падающие бомбы, бомбоубежища и товарные вагоны, набитые изможденными людьми. Исаак не смотрел на нее. Он опустил голову и уставился в пол. Кристина чувствовала каждую натянутую жилу на своей шее, каждую пылающую вену под кожей. Ее рука, касавшаяся его руки, горела огнем. Только бы он взглянул на нее! В ее груди собирался вопль отчаяния, готовый вырваться, как рой шершней из потревоженного гнезда.
Один из солдат подтолкнул их к стоявшей у стены скамье и велел сесть. Гауптштурмфюрер зажег сигарету и сел на край стола — толстая дубовая доска застонала под его весом. Затем он оторвал свою тушу от стола, подошел к Кристине, глубоко затягиваясь сигаретой, и провел рукой по ее волосам, плотно прижав ногу к ее бедру. Кристина посмотрела на Исаака. Тот тяжело дышал, глаза его налились кровью, на лбу взбухли вены. Струйка крови за ухом уже начала подсыхать. Гауптштурмфюрер бросил сигарету, растоптал ее и поднял Кристину на ноги. Он положил похожую на доску ладонь девушке на поясницу, вытянул ее руку в сторону и, напевая, стал покачиваться, прижавшись к ней грузным телом. Кристина бросила взгляд на группенфюрера. Его мясистое лицо побагровело. Сама тому не веря, девушка поняла, что тот ревнует.
Группенфюрер прочистил горло и громко произнес:
— Жаль, что этот еврей попортил такую красивую фройляйн. Мы могли бы приберечь ее для нашего дела. Но кому нужны жидовские обноски?
Солдаты сдавленно хохотнули. Гауптштурмфюрер фыркнул и посадил Кристину на скамью. Исаак взглянул на нее; лицо его было пунцовым.
— Вы как раз вовремя, — объявил гауптштурмфюрер. — Поезд на Дахау пройдет мимо в течение часа.
Кристина оцепенела. Дахау? Она почему-то полагала, что их оставят в здешнем лагере. Исаак говорил, что тут кормят. И есть отхожие места. И нет газовых камер. И крематория. Когда она услышала название Дахау, черный кинжал ужаса вонзился в ее грудь, и неимоверный страх обосновался там и пульсировал, посылая по венам взрывные волны, одновременно обжигающие и ледяные. Она осторожно придвинулась к Исааку, дрожа и обливаясь потом.
— Свободны! — скомандовал хозяин кабинета группенфюреру и солдатам. — Дальше я сам.
Группенфюрер зыркнул на арестантов так, будто хотел задушить их, но козырнул старшему по званию и вместе с двумя солдатами вышел. Гауптштурмфюрер зажег другую сигарету, снял фуражку, бросил ее на стол и сел. Он стал заниматься своими делами — подписывал бумаги, отвечал на телефонные звонки, время от времени брезгливо поглядывая на пленников. Кристина сложила под грудью руки, касаясь пальцами плеча Исаака. Исаак сидел, глядя в пол, опершись спиной на стену, понурив плечи, руки его безвольно лежали на коленях. По временам он обращал к ней полный сожаления взгляд. Она безмолвно отвечала ему, глазами умоляя не сдаваться. Воля к жизни — все, что у них осталось. Он однажды уже пережил заключение в Дахау, а ее отец — лагерь военнопленных в России. Необходимо поверить в то, что уцелеть можно, что еще не все потеряно. Потому что, если оставить надежду и не пытаться бороться,
