Я открыла глаза, на этот раз по собственной воле, и уставилась на свои руки, со всеми их складочками, мозолями, обгрызенными до мяса ногтями. Они оказались настолько знакомыми и крепкими, что я расплакалась.
В зале не было никого, кроме меня — одной меня! — и стоящей на коленях рядом со мной пожилой дамы. Был еще подпрыгивающий у нее за спиной призрак — смахивающий на хорька усатый мужчина в котелке и клетчатом жилете, когда-то, возможно, цветном, но теперь сером в серую клетку.
— Прекрасная работа, — заметил этот парящий в воздухе тип. — У вас руки хирурга.
— Руки тут имеют наименьшее значение, мистер Деллафейв, но вы очень любезны. Господи, дитя, ты меня так напугала! Шесть штук тебя запутались в стекле. Хорошо, что это произошло при мне и все удалось исправить. Но я забыла о хороших манерах. Я — Сара Парди Уинчестер, адова покойного Уильяма Вирта Уинчестера, а это — мой друг, мистер Деллафейв.
Она оглядела мой наряд, протянула руку и сдернула с меня плюмаж из страусиных перьев.
— Ты слишком молода для танцовщицы, — сказала она.
Я вздрогнула и вытерла нос тыльной стороной своей чудесной и милой давней подруги — ладони.
— А я… А вы… Простите, пожалуйста, а это рай или ад? — поинтересовалась я.
Пожилая дама и человек в котелке дружно рассмеялись. Его смех напоминал звук выходящего пара, а вот смех дамы был глубоким и громким, как будто смеялась женщина куда моложе и куда крупнее.
— Мнения расходятся, — ответила пожилая дама, — Мы считаем это просто Калифорнией.
* * *
Леди Уинчестер сообщила, что это место называется «Вилла Лланада». По ее словам, это переводится с испанского как «дом на равнине». Мне никогда не доводилось бывать ни в одном доме, пока окно-витраж не привело меня в Дом-на-равнине, где я впервые столкнулась с самим принципом подобного жилья. Ну и знакомство это было, скажу я вам! Никакой дом, виденный мной с тех пор, и в подметки ему не годился.
Начнем с размера. «Вилла Лланада» занимала шесть акров. Если считать отгороженные комнаты, в которые могли попасть только призраки, но не считать те, которые были разрушены или совмещены с более просторными помещениями, всего в доме было сто пятьдесят комнат, плюс-минус дюжина — по большей части спален. «Я сама ночевала всего-то в семидесяти или в восьмидесяти, — говорила вдова, — но этого достаточно, чтобы уловить общую идею».
Здание это не было достроено. Повсюду добавлялись балконы, террасы, крытые галереи, башенки, целые крылья — либо наоборот, сносилось или реконструировалось то, что создали всего месяц назад. Строительство велось в отдалении от фасадной части дома, где в основном обреталась вдова, но визг пил, стук молотков и голоса рабочих — «Так держать! А теперь самую чуточку вправо, Билл!» — слышны были днем и ночью. Они трудились круглые сутки, посменно. Раз в неделю десятники снимали шляпы и собирались на крыльце в ожидании зарплаты. Вдова выкатывала из дома детскую тележку с тяжелыми мешками, в каждом из которых было столько золотых монет, что десятник мог выдать своим рабочим деньги из расчета три доллара за день в одни руки. Десятники были мужиками здоровенными, но и им приходилось поднатужиться, чтоб поднять и унести эти мешки. Впрочем, они не жаловались.
— А вы не боитесь? — поинтересовалась я у вдовы, впервые увидев платежный день.
— Чего, милочка?
— Что кто-нибудь из них вломится в дом и ограбит вас.
— Ох, Перл, от тебя прямо не знаешь, чего и ждать! Нет-нет, можешь грабителей не опасаться.
Наверное, непрошеные гости быстро заблудились бы в помещениях, поскольку планировка многих частей дома не поддавалась логике. Лестницы приводили к потолку и там заканчивались. Дверь могла открываться в глухую кирпичную стену или наружу — в никуда, даже не на балкон. Дом вдоль и поперек пересекали тайные ходы под рост вдовы, так что она могла внезапно появляться и исчезать без предупреждения, не хуже призрака. Вдова мне поведала, что главную дверь как установили, так больше и не отпирали, даже не трогали с тех самых пор.
Но снаружи здание сбивало меня с толку еще сильнее. Стоило мне завернуть за любой угол — и я обнаруживала сводчатые окна, лоджии, башенки с остроконечными крышами из красной черепицы, купола и нескончаемую позолоту. Если же я заворачивала за другой угол, то видела то же самое, только в еще больших количествах. Я слышала, что у большинства домов четыре угла, но у Дома-на-равнине их были десятки. Выглядывать наружу тоже было бессмысленно, потому что, куда бы я ни смотрела, я натыкалась на все ту же высокую живую изгородь из кипарисов, а за ней — на пологие холмы, засаженные абрикосами, сливами и грецкими орехами. Холмы эти уходили к горизонту. Мне ни разу не удалось обойти дом целиком — я неизменно сдавалась и возвращалась внутрь, и неизменно оказывалась в комнате для завтраков, и вдова все так же сидела в плетеном кресле и вязала. Она поднимала голову и обращалась ко мне: «Как попутешествовала, милочка?»
Ни в одной из ста пятидесяти комнат не было ни одного зеркала, что лично меня вполне устраивало.
Иногда мне делалось одиноко. Большинству призраков не о чем говорить — во всяком случае, с живыми, — кроме банальных фраз о погоде. Немногочисленные слуги, казалось, боялись меня, и никто из них не оставался в доме после захода солнца. А с рабочими мне вообще запретили разговаривать.
— А что, у вас тут никого не бывает, — спросила я как-то у вдовы, — кроме этих рабочих, призраков, слуг и меня?
— О господи! Ты что, полагаешь, что этого недостаточно? Насколько я знаю, тут четыреста семьдесят три призрака, а сколько рабочих ходит туда-сюда — вообще одному богу ведомо, и все это не считая кошек. И ты, Перл, тут не «бываешь». Считай, что это твой дом — до тех пор, пока тебе угодно в нем оставаться.
Мистер Деллафейв был единственным призраком — не считая кошек, — который не возражал против моего общества. Через три недели своего пребывания в Доме-на-равнине, во время неспешной прогулки вокруг чилийской араукарии, я обратилась к нему:
— Мистер Деллафейв, а чем вы занимались до того, как…
У мистера Деллафейва сделалось лицо человека, который ждет, что сейчас его чувствам будет нанесен удар, и не намерен этого скрывать.
— …как прибыли сюда? — закончила я.
— А! — с улыбкой отозвался мистер Деллафейв, — Я работал счетоводом в одном из банков Сакраменто. В основном я занимался сложением, дважды в неделю — вычитанием, а по праздникам — умножением. Деление столбиком было абсолютно не в моей компетенции — над этим трудился другой этаж целиком, — но, несомненно, я мог бы с этим справиться. Я готов был служить. Если бы третий этаж поглотил пожар или наводнение, деление столбиком продолжалось бы без перерыва, поскольку я прошел соответствующее обучение. Но этот решающий момент, как и большинство решающих моментов, так никогда и не настал. Я являлся в банк каждое утро к восьми. В полдень я отправлялся в кафе на другую сторону улицы и заказывал там два яйца, соленый огурец, шипучий напиток с экстрактом сарсапарели и дневные газеты. В пять часов ежедневно я покидал банк и возвращался в меблированные комнаты на ужин к шести. Я был настоящим часовым механизмом. «По Деллафейву можно сверять время» — так говорили и в банке, и в салуне, и в меблированных комнатах, и… на самом деле только там и говорили, потому что это были единственные места, где меня вообще кто-то замечал. Тот водитель трамвая меня определенно не увидел. Иначе посигналил бы, у них это в инструкции записано. Честно говоря, всему причиной неаккуратность; не хочется это признавать, но так оно и есть. Я знаю, что в тот момент должно было быть двенадцать сорок семь, потому что я вышел из кафе в двенадцать сорок шесть, а трамвай должен был проехать не ранее двенадцати сорока девяти. Я шел по расписанию, а трамвай — нет. Я поднял голову, и он вдруг оказался передо мной. Я замахал руками — как будто это могло чем-то помочь. Когда я их опустил, то оказалось, что я нахожусь в садовом сарайчике миссис Уинчестер. Я никогда не был особо религиозен, дорогая Перл, но полагал, что неплохо осведомлен обо всех теориях загробной жизни… однако ни одна из них не подготовила меня к садовому сарайчику миссис Уинчестер. Я даже не прихватил с собой газету.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
