Этот человек, Витстроу, кивнул в мою сторону.
— Да, мне стоило догадаться. Она чувствует себя в этом доме непринужденно, как термит. В любом случае, ты явился не только ради того, чтобы со мной повидаться, старый бездельник. — Вдова проскользнула мимо гостя, увесисто по нему хлопнув. — До чая еще полчаса, но ты все равно можешь присоединиться к нам.
Витстроу предложил мне руку и подмигнул. На мой взгляд, излишняя вольность, но я была слишком потрясена этим «землетрясением» и не могла думать о таких мелочах. Опершись на его руку (под пышным нарядом скрывались крепкие, словно дуб, мускулы), я почувствовала, что все мое тело ноет, словно после тяжелой работы. Пока Витстроу увлекал меня через вестибюль, я оглянулась и бросила взгляд на наглухо заделанную дверь.
— Я слышал о вашем пребывании здесь, — сказал Витстроу.
— Откуда?
— О, вы очень громкая особа, мисс Большие Ноги, топ-топ-топ. — Он снова подмигнул мне. — Или так топает ваша репутация?
Коридор был не такой, как обычно, но я никак не могла сообразить, в чем дело. Потом до меня дошло: он пустовал. Дом снова вернулся к нормальному своему состоянию — картины вернулись на гвозди, штукатурка — на стену, — за одним исключением: призраков видно не было. Обычно они проскальзывали мимо меня, надо мной, сквозь меня и даже проходили через стену моей спальни, а потом пятились с извинениями, как человек, не заметивший сразу, что все места в купе заняты, и я так к этому привыкла, что их присутствие абсолютно перестало меня волновать. А вот от их отсутствия меня пробрала дрожь.
— Они вернутся, когда я уйду, — произнес Витстроу.
Я рассмеялась.
— Вы подразумеваете, что перепугали наших призраков? То есть я имела в виду, что э-э… гости миссис Уинчестер вас недолюбливают?
— Я уверен, что они ничего не имеют против меня лично. С чего вдруг? Если со мной познакомиться поближе, то оказывается, что я славный малый, кладезь учености, любезности и остроумия, приличный танцор и желанный партнер для игры в вист. Я никогда не брызгаю слюной во время смеха и не окунаю манжеты в суп. Нет-нет, все дело в моем месте работы. В компании, которую я представляю, — в «Старой фирме». На самом деле это детище моего тестя, и наследство мне не светит. Но в наше время всем нам приходится трудиться на кого-то.
Я подумала о Салли Энн, Черкесской Принцессе, и о том, как Фазевелл держал меня за руку.
— Чистая правда, — согласилась я.
* * *
Витстроу со стуком поставил на стол чашку и блюдце.
— Довольно пустой болтовни, — изрек он. — Пришло время вопросов.
— О Пит! — воскликнула вдова, — Неужели это обязательно? Мы так славно проводили время… Наверняка это может подождать!
— Лично я ничуть не спешу, но мой тесть — совсем другое дело. Нетерпеливость — его характерная черта. Собственно, она его и привела к нынешней, хм, профессии. Перл, будьте добры, уделите мне немного внимания.
Я ничего на это не ответила, потому что как раз целиком засунула в рот очередное шоколадное печенье. Пока я не попала в Дом-на-равнине, я толком не понимала, что у профессора ван дер Аста всегда была немного голодна.
Витстроу порылся во внутреннем кармане фрака и вытащил оттуда распылитель. Он открыл рот и побрызгал себе в горло.
— Ла-ла-ла-ла, — пропел он. — Ла-ла-ла-ла-ла-а-а-а! Безупречный тембр, как всегда. Уинчестер? — Витстроу предложил распылитель вдове. — Как хочешь. Итак, Перл.
Он продолжил красивым баритоном:
Должна ты ответить на девять вопросов,Девять, девять и девяносто.Иль ты не божья, а моя,Прекрасная ткачиха.
— Кстати, Перл, когда я произношу «моя» — я говорю не от своего имени, а от имени фирмы, которую представляю.
— А когда говорите «божья» — это от лица фирмы, которую вы не представляете? — уточнила я, тщательно подбирая слова.
— В целом — да. Теперь же, если ты не будешь перебивать…
— Я не перебиваю! — перебила я, — Вы сами себя перебили!
Витстроу хлопнул ладонью по столу.
— Вот это мысль! Как будто можно самому себя перебить. Этак вы заявите, что река может сама себя запрудить, или изгородь — сама себя перепрыгнуть.
— Или зануда — сам себе наскучить, — вставила вдова.
— Не помогай, — оборвал ее Витстроу.
— И я не прекрасная ткачиха, — возразила я, раздражаясь, — что бы это ни значило.
— Ну, — протянул Витстроу, — ткачиха делает ткани, например, те, из которых шьют фартуки. Или кляпы. А прекрасным называют милое, приятное для взгляда существо, драгоценную вещь.
— Не знаю я никаких ткачих, — заявила я, — разве что мою подругу Салли Энн, она меня учила пуговицы пришивать. И ничего я не прекрасная, не милая и не драгоценная.
— Допустим, для данного момента это верно, — согласился Витстроу. — Но не следует воспринимать все настолько буквально. Когда ты восклицаешь: «Я глупая гусыня!» — ты же не имеешь в виду, что тебя ощиплют и зажарят, и когда кричишь: «Я в ярости», — ты не просишь, чтобы на тебя надели смирительную рубашку, а когда говоришь: «Будь я проклята», — ты не имеешь в виду…
Он умолк, не окончив фразу. Потянуло холодком. Солнечный свет, струившийся сквозь окно эркера, потускнел, как будто на солнце набежала тучка.
— …собственно, ничего не имеешь в виду, — продолжил Витстроу и улыбнулся, когда солнце вышло снова. — Итак, для целей данной песни, кто же ты, если не прекрасная ткачиха?
Я скрестила руки на груди, расправила плечи настолько, насколько позволяла спинка диванчика, и сердито посмотрела на Витстроу, твердо вознамерившись сбить с него эту самодовольную ухмылку.
— Я прекрасная ткачиха, — сказала я.
«Ни фига подобного», — подумала при этом про себя.
— Превосходно! — Витстроу был доволен, — Итак, на чем я остановился? Вернемся к Книге Бытия, как сказала бы моя бабушка.
Он кашлянул, прочищая горло.
Должна ты ответить на девять вопросов,Девяносто девять и девяносто,Иль ты не божья, а моя,Прекрасная ткачиха.
Мне стало любопытно — девять, девяносто девять и девяносто чего? Но я предпочла промолчать.
Что молока белее?Девяносто девять и девяносто,Что шелка мягче?О, прекрасная ткачиха!Что дерева выше?Девяносто девять и девяносто,Что моря глубже?О, прекрасная ткачиха!Что рога громче?Девяносто девять и девяносто,Что шипа острее?О, прекрасная ткачиха!Что ягненка невинней?Девяносто девять и девяносто,Что женщин хуже?О, прекрасная ткачиха!
Эти короткие куплеты показались мне длинными. Я твердо намеревалась не поддаваться им, держаться непокорно и недовольно — но стоило послушать совсем немного, и песня окружила меня со всех сторон и затопила с головой. Я спала и бодрствовала одновременно, узор на паркетном полу был полон лиц, диванчик оттолкнул и смял мои плечи, шнурки моих высоких ботинок повели во тьму, словно в туннель Лукаут-Маунтин. Я не поручусь, что Витстроу и вправду был приличным танцором, как он утверждал (хотя подозреваю, что «приличный» — не совсем подходящее слово), но петь этот человек умел. И где-то на втором часу песни (да, я думаю, что говорю — некоторые строки повторялись, или удлинялись, или расширялись) к Витстроу присоединился женский голос. Звуки переплелись, словно пряди хорошей веревки. Это вступила вдова Уинчестер. «И ты — прекрасная ткачиха».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
