«Господи, помоги мне! — взмолилась Мари, удаляясь быстрым шагом. — Мне противно думать о собственном ребенке! Я не должна… Иисус простил падшую женщину, и я должна простить… Я носила ее под сердцем, я кормила ее своим молоком, учила ходить, разговаривать… И все это — чтобы однажды застать полуголой с этим мужчиной, который смотрел на меня, как на постороннего человека!»
Устроившись в вагоне поезда, следующего в Лимож, Мари дала волю слезам. С горечью она думала о том, каким радостным было утро и как грустно ей стало сейчас.
«Но разве могло быть по-другому?» — вздохнула она.
Мари так и не узнала, что после ее ухода Матильда тоже долго плакала. Молодая женщина чувствовала себя отвергнутой, ощущала на себе тяжесть осуждения и презрения человека, которым восхищалась, — своей матери. Отныне все будет не так, как раньше… Жизненный выбор сделал Матильду изгоем, хотя она искала только любовь… Стоило мужчине, которого она до умопомрачения желала, уйти, как она совершенно теряла голову и не могла думать ни о чем, кроме него. Жилю удалось оторвать ее от семьи, заставив забыть разницу между тем, что хорошо и что плохо…
Глава 21
Дела семейные
Лизон ожидала, что мать приедет на следующий день, поэтому удивилась, когда Камилла сообщила, что к воротам подъехало такси. Молодая женщина вышла на крыльцо. Сестры пребывали в недоумении.
— Кто это может быть? — шепотом спросила Камилла.
— Возможно, Матильда или кто-то из друзей Венсана, — ответила Лизон.
Она залюбовалась знакомым пейзажем, который был ей так мил. Это было ее любимое время дня. Дневная жара наконец спала, от ручьев и темных рощ тянуло приятной прохладой. Крестьяне в это время обычно спешили закончить все свои дела. Солнце клонилось к горизонту, золотило верхушки деревьев.
В Прессиньяке жизнь сельских жителей словно бы замерла в ожидании начала жатвы. Бледно-желтая пшеница, в вечернем свете казавшаяся чуть розоватой, мягко стелилась по ветру, обещая, как и в былые годы, хороший урожай. Красивые округлые зерна дадут муку, а потом и хлеб с коричневой корочкой, без которого не обходится трапеза ни в одной семье…
Мари толкнула калитку и с удовольствием вдохнула запах теплой земли и скошенной травы. Она на мгновение замерла, радуясь тому, что она здесь. Ее все так же восхищала красота этих мест, где прошла ее юность. В этот спокойный час приближения сумерек каждая деталь пейзажа обретала исключительную красоту… На соседнем холме, на краю поля, оставленного под паром, стояла косилка-сноповязалка в ожидании того момента, когда в нее запрягут пару лимузенских коров. Косилка напомнила ей об отце, который первым в регионе стал покупать современную сельскохозяйственную технику. Благодаря ему Прессиньяк открылся для нововведений. И все же сам Жан Кюзенак сожалел о том, что это ведет к исчезновению старинных традиций — нет больше ритмичного танца серпов в поле, женщины не вяжут в снопы золотистую пшеницу, не стучат в руках самых сильных парней в округе цепы… И все же «муссюр» знал, что выживание крестьян в этом постоянно меняющемся мире напрямую связано с механизацией их труда.
Узнав гостью, Лизон и Камилла одновременно вскрикнули от удивления:
— Мама!
Камилла бросилась к ней, грациозная и легкая в своем белом платье. С раскрасневшимися щеками и распущенными волосами, она была воплощением юности и счастья.
— Моя взрослая девочка! — воскликнула Мари, прижимая дочь к груди. — Ты такая красивая, просто глаз не отвести! Похоже, воздух Шаранты идет тебе на пользу! Подумать только, тебе шестнадцать! Уже шестнадцать!
— Разве это так важно, мамочка? — с лукавым видом спросила Камилла.
Мелина спускалась по аллее, ведя за ручку маленького Пьера — пухленького, крепко стоящего на маленьких ножках. Глазенки его смотрели весело, личико расплылось в улыбке. Ему был всего год и четыре месяца, но он семенил уже довольно быстро и что-то лепетал, посасывая пальчик.
— Мелина, иди сюда, дай я тебя поцелую!
Было ли дело в общеукрепляющих средствах, прописанных Адрианом, или в любви, которой окружили девочку в приемной семье, но она наконец-то стала потихоньку подрастать. За несколько месяцев ее тело изменилось: под блузкой угадывались округлости грудей. Гармоничные черты лица четче проявились. Мари отметила эти перемены не без тревоги, поскольку была уверена: Мелина вырастет очень хорошенькой, а характер у девочки такой, что она непременно станет злоупотреблять этим даром небес!
— Разве ты не собиралась приехать завтра вечером, мам? — спросила Камилла, покусывая травинку. — Ты не застала Матильду в Бриве?
— Почему же, мы с ней виделись! Но поскольку я приехала без предупреждения, она не смогла оставить меня у себя. Я потом все расскажу. А где моя Лизон?
— Ждет тебя на крыльце, — сказала Мелина. — Когда Камилла крикнула нам, что подъехало такси, мы как раз готовили ужин. Я чистила овощи, а сегодня даже помогала гладить белье!
— А я весь день присматривала за Жаном и Бертий! — подхватила Камилла. — Лизон сказала даже, что не против оставить нас в «Бори» насовсем.
Мари похвалила своих девочек, и они все вместе неторопливо пошли вверх по аллее, к особняку. Камилла взяла у матери чемодан, поскольку ей показалось, что Мари очень устала. Девушка решила, что причина тому — долгая дорога.
Парк был великолепен. Мари восхищалась симфонией цвета и аромата, каковую являли собой цветущие розы. Вид парка навевал такое умиротворение, что Мари прогнала из головы образы Матильды и ее любовника. Ей хотелось насладиться каждым мгновением в этом обожаемом месте, в окружении детей и внуков.
— А Поль? — спросила она. — Он не слишком устает?
— Нет, мамочка! — успокоила ее Камилла. — Ты удивишься, когда его увидишь! Нашего Поля не узнать! Он загорел, волосы выцвели на солнце. Он с утра до ночи работает в своем комбинезоне, который надевает прямо на майку!
— Ты забыла сказать про соломенную шляпу, он надвигает ее на самые брови! — прыснула Мелина.
Лизон радостно встретила мать и не стала задавать никаких вопросов. Они всегда без слов понимали друг друга. Этот неожиданный приезд напомнил Лизон один январский день 1948 года, но она, разумеется, не стала говорить об этом. Она сразу догадалась, что Мари чем-то серьезно расстроена, и, когда весь дом уснул, они бесшумно вышли и уселись на каменной скамье в парке.
Все вокруг было залито лунным светом, возле деревьев двигались неясные тени. Тень от огромной ели была такой длинной, что доставала до скамейки, сидя на которой, Мари и дочь тихо беседовали.
— Теперь ты знаешь, что меня заботит, — с невеселой улыбкой заключила Мари. — Снова Матильда принялась за старое!
Лизон ласково обняла мать за плечи, пытаясь ее успокоить. Наконец она заговорила шепотом:
— Я давно подозревала, что у нее не ладится семейная жизнь. И, признаюсь, я с зимы опасалась чего-то подобного! Ты ведь помнишь, мы пригласили Матильду и Эрве к нам на Новый год. В этот праздничный день она была с ним особенно злой, говорила свысока и насмехалась над его слабостями. Он ничего не отвечал, смотрел на нее, как побитая собака… Ей больше не найти такого терпеливого мужа, который, к тому же, так бы любил ее! Эрве — робкий, сдержанный… И даст себя четвертовать за одну улыбку Матильды!
Мари кивнула. Когда она оказывалась в «Бори» без Адриана, то частенько вспоминала о Пьере, своем первом муже, которого поклялась любить вечно перед алтарем прессиньякской церквушки…
— Проблема в том, что твоя сестра унаследовала темперамент отца и его способность соблазнять. Ты одна знаешь о нем всю правду. Он страстно любил женщин, особенно Леони. Боюсь, наша Ману стала заложницей тех же страстей. Но, увы, в отличие от него, она не способна себя сдерживать. Пьер долго противился страсти, которая толкала его к Леони. Если бы ты только видела свою сестру! Ее лицо… И этот мужчина, такой бесцеремонный, я бы сказала, вульгарный… Красивый, не стану отрицать, но что-то мне в нем не понравилось. Из-за него она станет несчастной, я уверена! Когда-нибудь она поймет, что совершила ошибку!
