Многие советские писатели пытались подражать Анатолю Франсу, в частности Лидия Сейфуллина. Она попыталась писать, как Франс, «по-культурному»: «Потела я года — даже больше, сочиняла, ну просто прелесть: пейзажи, завязка, все как у людей. Прочитала на публике — и провалилась. Дышит вежливо аудитория, но пейзаж мой до нее не доходит. Ужасное положение, когда кругом дышат вежливо» (1927, по дневнику К. Чуковского).
Нет, под Франса нельзя. Надо быть просто Франсом.
Последние 10 лет жизни Анатоль Франс провел вдали от Парижа в Сен-Сир-сюр-Луар, в предместье города Тур, в небольшой усадьбе «Ла Бешеллери», откуда изредка наезжал в Париж, на Лазурный берег и за границу. Жил Франс в старинном особяке среди венецианских зеркал, итальянской мебели, античных скульптур, картин и множества других, предметов искусства. Но главное — это башня-библиотека, в ней Франс проводил многие часы, среди книг, которых были тысячи и тысячи. Полки с ними уходили под самый потолок и, чтобы достать их, писателю приходилось пользоваться высокой передвижной лестницей. Массивный стол, за которым он работал, был постоянно завален грудами газет и журналов: писатель хотел быть в курсе всех мировых событий. В свой 80-летний юбилей Франс выступил по проблеме мира: «Мы должны обеспечить мир — прежде всего…»
Анатоль Франс умер 12 октября 1924 года, на 81-м году жизни, в здравом уме и твердой памяти.
Послесловие
Франс умер и что?.. Его стали активно развенчивать на родине. Особенно усердствовали сюрреалисты, выпустившие брошюру под название «Труп», а их лидер Анри Бретон обозвал даже Франса полицейским. Бесновался и Поль Элюар. Критики Франса были модернистами, и им была чужда классичность Анатоля Франса. Они были молоды и полны всяких революционных замыслов, а Франс был стариком и отчетливо понимал, чем все кончается.
«Молодость прекрасна тем, что она может восхищаться, не понимая, — говорил Франс. — Позже является желание постигнуть известные соотношения вещей, а это уже большое неудобство».
Ирония Франса была для многих как кость в горле, многие его высказывание вызывали возмущение, типа «Создать мир легче, чем понять его» или другое — «Случай — псевдоним Бога, когда он не хочет подписываться своим собственным именем» и т. д.
И уж совсем возмутительное: «будущее укрыто даже от тех, кто его делает» (не слышится ли в этом черномырдинское: «хотели, как лучше, а вышло, как всегда»?). Служители церкви считали Франса атеистом и подрывателем общественных устоев. Ватикан в 1922 году попросту наложил запрет на все произведения Франса — «Ватикан жаждет?!»
Но Анатоль Франс пережил многих критиков. Кстати, вспомним и Анну Ахматову. 2 октября 1955 года Лидия Чуковская записала свой разговор с Анной Андреевной, которая в то время переводила Франса на русский и сетовала:
— Идет с подозрительной легкостью. Перевела в один день 13 страниц. Кончится это каким-нибудь скандалом.
— А вы не любите Франса?
— Нет, что вы! Показная эрудиция, все это выписки, когда-то мне нравились «Боги жаждут» — посмотрела недавно — да это сырой материал настриженный ножницами и еле соединенный!
Анна Ахматова судила частенько излишне строго и наотмашь. А вот другая поэтесса, прошедшая семь кругов ада в ГУЛАГе, Анна Баркова посвятила Франсу стихи:
Отношусь к литературе сухо,С ВАППом правоверным не дружу,И поддержку горестному духуВ Анатоле Франсе нахожу.
Боги жаждут… Будем терпеливоЖдать, пока насытятся они.Беспощадно топчут ветви сливыКрасные до крови наши дни.
Все пройдет. Разбитое корытоПред собой увидим мы опять,Может быть, случайно будем сыты,Может быть, придется голодать.
Угостили нас пустым орешком.Погибали мы за явный вздор.Так оценим мудрую усмешкуИ ничем не замутненный взор.
Не хочу глотать все без разборуЦензором одобренную снедь.Лишь великий Франс — моя опора.Он поможет выждать и стерпеть.
Что добавить? «Тоска поэтов — золоченая тоска, — утверждал Франс. — Нe жалейте их слишком: те, кто умеет петь, умеют скрашивать свое отчаяние; нет еще такого волшебства, как волшебство слова.
Поэты, подобно детям, утешают себя образами».
Лично я себя утешаю афоризмом Анатоля Франса: «Случай — вообще Бог». И «нам не дано предугадать…» Что будет? Как будет? Как сложится? «Непроницаемым туманом сокрыта истина от нас» — это Державин, а может, Карамзин. Иногда в этих книжных знаниях можно и утонуть. Свои критические статьи Франс называл «приключениями собственной души в мире книг!»
И финальный вздох: да здравствует великий скептик и ироник Анатоль Франс!
«Ирония — последняя стадия разочарования». Печально, но верно. Ибо мир не способен нас очаровать. В этом убеждают нас книги Анатоля Франса.
Поставил точку. Задумался. Нет, так не пойдет! Концовка какая-то упадническая, поищем еще у Франса: «Не следует предаваться сожалением о прошлом, ни жаловаться на перемены, которые нам в тягость, ибо перемена есть самое условие жизни».
И уж самое последнее:
«Жить — значит действовать».
Послушайтесь старика Франса.
«Венера в мехах» на площади Ленина
И змеи окрутили
Мой ум и дух высокий
Распяли на кресте.
И в вихре снежной пыли
Я верен черноокой
Змеиной красоте.
Александр Блок. 1907
Как изменилось время, вернее, не время, а мир, в котором мы жили. Все годы советской власти нам усиленно вбивали в голову, что «человек — это звучит гордо» и «человек создан для счастья, как птица для полета», и вообще что «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Нам откровенно лгали, что только на тлетворном Западе могут процветать насилие, преступность, коррупция, проституция и прочие человеческие пороки. А мир социализма — это солнечный и благородный мир, где человек человеку — товарищ и брат. И кто-то верил и, увы, продолжает верить в эту социальную идиллию, в гармонию человеческих отношений.
Слово «садизм» пугало — это там возможно, но только не у нас! Понятие «мазохизм» отталкивало своей непонятностью. И вот все это сразу обрушилось на бедного российского гражданина: отрицаемые советской пропагандой человеческие пороки и язвы (так называемые «пережитки капитализма») вылезли наружу, и все вокруг закрутилось в страшном вальсе вражды, ненависти и кровавого насилия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
