Пока Онэмэ, удобно усевшись за стол, ел жареную оленину и пил чай, Махмуршин придвинул к себе бумаги и счеты и занялся вычислениями.
Во время еды у манси не принято разговаривать, даже если гость хочет поговорить с хозяином. На стене тикали часы, отсчитывая секунды: у детской кроватки сидела жена председателя, дородная сорокалетняя женщина, и дремала.
Председатель, вызвавший оленевода из дальнего стойбища, задумался о том, как совхоз справится с перегоном оленьих стад из тайги на север, в холодные места, в низовую тундру. Наступает весна. Травы буйно зацветут. С севера будет дуть свежий ветер, спасая оленей от жары и овода. Но совхозу совсем невыгодно гонять оленей на летние кочевья за тысячу километров — они тощают. Надо сокращать путь-маршрут и заранее намечать на карте новые, близкие к совхозу пастбища. Такие оленеводы, как Онэмэ, хорошие разведчики! Он прошел тайгу и тундру не один раз. Ему нужно доверить разведку. Пусть он сначала поест крепко, а потом можно поговорить о деле.
Да, много, много работы у Махмуршина. С тех пор как организовался оленеводческий совхоз, он бессменно работает директором. Не было случая, чтобы совхоз не выполнил поставок государству. В совхозе тридцать две тысячи оленей. Они разбиты на многочисленные стойбища. Если поставить оленей друг за другом — нужно ехать столько, сколько от совхоза до дальнего стойбища Онэмэ. А сколько оленей отдано другим совхозам, поменьше, Махмуршин не считает — это нужно для могущества родины. А какой приплод был в прошлом году? Две тысячи оленей! Праздник был.
Тысячи мясных туш дает совхоз в год на консервный завод. Оленьи шкуры везут на замшевый завод. Из шерсти в городе изготовляют фетр. Из копыт — клей. А оленье молоко в совхозе пьют вместо воды. Очень жирное молоко у важенки — оленьей коровы. А когда-то здесь, у Медвежьей горы, где раскинулся поселок, было глухое место. Сосны, камни, низины и ветер-хозяин. Пришли зимовщики, поставили три юрты, согнали оленей, вырубили лес, составили чертежи построек. Совхоз насчитывал тогда всего шестьсот оленей. Директор хорошо помнит событие, которое взбудоражило весь район. Это случилось давно, когда у них был единственный ветеринарный врач. Стойбище радовалось созданию совхоза: много оленей привели с собой из далеких становищ кочевники. И вот откуда-то появилась болезнь — сибирская язва. Падали олени один за другим. Врач ничего не мог сделать. Из района помогли. Приехали зоотехник и несколько ветеринаров. Провели поголовную прививку «сибирки».
Трудная работа у Махмуршина. Почетная работа. Думать надо много, много. Всему нужен учет. Днем Махмуршин на посту директора, а вечером учится читать и считать. Взрослый сын помогает.
Поселок не узнать теперь. Поселок защищен от северных колючих ветров тайгой, он прилепился к подножью Медвежьей горы. Ветер гуляет там на вершине. И только зимой, когда падают снега, ветру легче пробраться на улицу. Тогда бушует вьюга. Она свистит и воет, как старый шаман Зы́рка, которого прогнали вместе с сибирской язвой.
Из толстых бревен сложены дома, контора, амбулатория, школа, клуб, магазин, лаборатория и продовольственные склады. Чистые и теплые дома у всех работников совхоза. У каждого в доме радио, газеты. У каждого дети учатся в школе. Вот сидит напротив Махмуршина почетный оленевод Банка Онэмэ и курит трубку. Он совсем, совсем уже приготовился слушать директора. Директор любуется гостем. Онэмэ собрался как на праздник. Замшевая куртка Онэмэ украшена цветным рисунком и бусами. На ногах расшитые унты. Наверное, опять привез Онэмэ песню, и Косев будет рад, как ребенок, недаром он дружит с кочевниками, умеющими петь длинные легенды, и разъезжает по тундре, записывает песни. Это Махмуршин дает ему адреса напевников. Уж он-то знает всех оленеводов округа!
Тот поет — кто жизнь любит, оленя любит, детей любит! А Махмуршин не встречал еще оленевода, который бы не любил жизнь, оленя и ребенка. Онэмэ давно поет. Он уже обучил трудному искусству оленеводства бригаду погонщиков. Теперь ему можно доверить разведку летних пастбищ. Бригада справится с работой и без него, Онэмэ. А он пусть находит вблизи новые корма совхозу. Старый глаз — умный глаз, далеко видит! Пусть походит Онэмэ по комнате, пусть подумает!
Радость окрыляет человека, убивает старость, рождает песню! Кури, Онэмэ, для гостя найдется табак! Ты прошел тайгу не один раз, а за шестьдесят лет своей жизни ты пересек тундру вдоль и поперек, и разве сосчитаешь на счетах твои избушки и загоны для оленей. Где они сейчас? Ты и так немало переменил лыж, арканов, собак за это время, бродя по оленьим следам. Совхозу нужно беречь стада, Онэмэ, надо сокращать кочевки, искать новые пастбища в тайге и тундре, чтобы олени отъедались на свежей траве, нагуливали жир. Ты согласен, Онэмэ. Ты радуешься. Ты правильно понял Махмуршина. Разведка — нужное дело, Онэмэ. И карту тебе дадим, и научим тебя отмечать на карте новые пастбища. Наверное, учит тебя нотам директор школы Косев?!
Тихая беседа, приятная. Радуется Онэмэ такой беседе. Доволен директор. Радуйся, радуйся, Онэмэ. Совхоз доверяет тебе большое почетное дело. Отчего ты не поешь сегодня?
3
Сосны остались вдали. Они стояли зеленой стеной у Медвежьей горы, под солнцем, а здесь кругом на много верст расстилались снега. Снег искрился от солнечных скупых лучей, по тонкому насту легко скользят нарты, звенит в ушах теплый воздух.
Олени остановились, чтобы подхватить снега и отдохнуть. Они, тяжело дыша, вдыхали теплый, звенящий воздух, чувствуя приближение весны. Он свистел в их горле, пар клубился из широких заиндевевших ноздрей. Колокольчики еще долго продолжали звенеть на вздрагивающих шеях вожаков, но потом умолкли.
— Какой снег глубокий!
Онэмэ хлопнул в ладоши, поправил ремни упряжки, погладил по мокрому горбу серого ветвистоногого вожака и достал трубку. «Хорошая трубка! Священный огонь деда долго горит, сладко горит. Умирал, «береги» — сказал. Отчего не беречь! Огонь горит, дым вкусный. Емас! Ах, ноги затекли!»
Он прыгал по снегу, проваливаясь, и смеялся.
Колокольчики снова зазвенели — это олени стали тыкать мордами в снег. Они хватали его губами, жевали и смотрели друг на друга печальными бездумными глазами. Онэмэ, усмехаясь сам себе, попыхивал трубкой, жмурился от крепкого дыма и шевелил губами. Он считал себя самым счастливым человеком на стойбище. Ведь ему доверил Махмуршин почетное дело. А чем он лучше других?! Ничем. Напротив, он такой же, как и все другие почетные оленеводы. Только, может быть, старше и опытнее их, и знает, где искать новые пастбища для оленей.
Сегодня вечером он будет рассказывать своей жене, Мике, как долго с ним разговаривал директор совхоза, как вкусно он накормил его в своей избе и угостил крепким душистым табаком. Мике будет вздыхать, прищелкивать языком и ласково погладит его по спине. «Я у нее умный муж». А завтра он соберет бригаду и объедет оленьи стада.
Онэмэ вскочил на нарты, откинулся на спинку и гикнул на оленей:
— Эгей! Олень мой, приятель мой, олень-старик!
Олени рванули упряжку и помчались, ломая наст копытами. Снег взвивался, порошил, покрывая их спины белыми попонами.
Бежит рысцой, ступает мягко… —
пел Онэмэ.
Он широко раскрыл узкие черные глаза, думая о себе, о Косеве, о радости, о тундре. «Ай-ай! Зачем Косеву песни? Косев — комсомолец. В районной школе он почетный директор. Собирает по стойбищам песни и записывает их на бумаге точками. «Это ноты», — он говорит. Их можно читать и петь. А мне ноты ни к чему. Я пою и без них. Вот снега лежат. Тундры. Моя тундра! Нежная как лебедь. Вот олени бегут на стойбище верным путем. Я везу радость стойбищу, а олени молоко оленятам…»
Олень мой, гость каждодневный,Олень мой, приятель старинный,Бежит рысцою так мягко,Ступает копытами нежно.Он ягель не ищет. Он сытый.По тундре бежит к океану,К морскому соленому ветру.Он хочет увидеть волны,Он хочет проститься с горами,С кустарником хочет проститься,С пышной сосновой верхушкой.Олень, мой приятель верный,Мы оба стары с тобою,Как долгая зимняя вьюга…
Онэмэ замолчал, отдавшись очарованию собственной мелодии. Ему стало тепло и весело.
«Косев говорит: «Песня твоя в народ идет. И пластинки пошлют в каждое стойбище. Зачем? Меня и так знают в тундре. И… в Москве меня знают…»
Прекрасна земля моя — тундра.Недаром здесь птиц так много,Так много трав весною.А ночи, и холод, и голодПрошли, не вернутся больше.Солнце взошло над тундрой.Над чумом моим оно светитИ сердце мне греет.И дети растут под солнцем.Стада оленей пасутся.Эгей, олень, мой приятель!Давно тебя ждут оленята,Давно меня ждут мои дети.Ты видишь — стоянка дымится?!И мы задымим своей трубкой.Эгей, мой приятель, быстрее!..
Онэмэ пел. Звенели колокольчики, как бы вторя ему. Старик привстал на колени и вздохнул всей грудью.
