В 12 часов Хендерсен был снова у меня.
– Нас очень беспокоит положение транспортов, – сразу приступил он к своему. – В районе их стоянки шесть раз был замечен нацистский разведчик. Мы полагаем, что неприятель обязательно вышлет бомбардировщики… Ледоколы, по-видимому, нуждаются в вашем присутствии.
Конечно, был бы я сейчас там или нет, от этого ничего бы не изменилось. Капитаны опытные и прекрасно разбирались во льдах. Но, как видно, и к этому можно было придраться, если захотеть.
Чтобы успокоить англичан, я сказал, что ледовая обстановка должна разрядиться завтра. Действительно, синоптики предсказывали перемену ветра. Однако на душе у меня скребли кошки.
Мне позвонил А. С. Буданов. И в обкоме партии знали, что англичане обеспокоены задержкой выхода каравана. Сегодня по графику как раз день вывода транспортов на кромку льда и подхода к ним кораблей западного конвоя.
Вечером с Папаниным мы решили так: если обстановка не улучшится, мне вылетать к месту дрейфа каравана. Были даны указания авиагруппе. Посадка должна состояться на льду поблизости от ледоколов…
Обошлось без моего «психологического» полета. В 6 часов следующего утра от Маркова пришло долгожданное сообщение: лед разводит, и ледоколы приступили к работе. Дальше все пошло как по маслу. К месту встречи транспорты опоздали чуть-чуть. Обошлось без воздушных сюрпризов.
Во избежание неприятных разговоров на разных инстанциях все последующие проводки проходили под моим флагом, кроме одной, которой командовал М. П. Белоусов. Как заместитель начальника Главсевморпути, он исполнял свои основные обязанности в Москве.
С фронта поступали радостные вести. Красная Армия продолжала наступать. Что ни день, город, а то и несколько освобождались из-под вражеской пяты.
В приказе Верховного Главнокомандующего 23 февраля особенно запомнилась фраза: «…наши доблестные бойцы, командиры и политработники покрыли неувядаемой славой боевые знамена Красной Армии и заложили прочный фундамент для победы над немецко-фашистскими армиями».
Слово «победа» все чаще и чаще встречалось на столбцах газет, звучало в эфире.
Появился Указ о введении новых знаков различия для личного состава Военно-Морского Флота. Будем и мы носить погоны!
Конец февраля. В Архангельске ясное безветренное морозное утро. Воздух недвижим. В синем небе застыли сизые столбы дыма, тянущиеся из труб. Поскрипывают под ногами прохожих промерзшие деревянные мостки. Почему-то пришла в голову мысль: до войны в это время беломорские колхозники готовились к выходу на тюлений промысел.
Я вспомнил плавание на «Садко». Перед глазами встали бесконечные белые просторы. Поднятые кораблем льдины с шипением уходят в воду, переворачиваются и с шумом всплывают позади.
И в кабинете управления мне слышится не скрипение деревянных уличных мостков, а знакомое скрежетание стального корпуса о лед. На письменном столе параллельная линейка, измеритель, транспортир – как в штурманской рубке. И карта Белого моря. Показалось, что я вижу на ней большие пятна детных тюленьих залежек… Но это только карта ледовой разведки, и мне надлежит прикинуть в беломорских льдах курсы предстоящего плавания конвоя. На карте три части моря: южная, называемая центральным бассейном, горло Белого моря и воронка, открытая к Ледовитому океану.
Горло (узкий пролив шириной около 30 и протяженностью более 70 миль) – наиболее трудно проходимый участок, заполненный всторошенным льдом. Кроме того, состояние здешних льдов влияет и на проходимость центрального бассейна. Все это надо учитывать…
Учитываю. Еще час-другой работы, и звоню в штаб флотилии, сообщаю начальнику оперативного отдела, что больших отклонений от намеченного плана проводки не предвидится.
В эту зиму предстоит много хлопот. Москва сообщила, что февраль, март и апрель будут напряженными, ожидается формирование и прибытие ряда конвоев, в общей сложности чуть ли но с сотней транспортов.
Все провести в ледовитых водах. Все разгрузить-загрузить…
Однако это задачи всей зимней навигации. А завтра предстоит выход в море конвоя на запад. Как всегда, все необходимое обговорено с командующим военной флотилией. Документ, определяющий движение во льдах, составлялся в нашем управлении и подписывался мной. В правом верхнем углу стояла виза: «Согласовано. Г. А. Степанов». Готовили его заблаговременно, я не помню ни одного случая задержки: флотилия должна была иметь достаточно времени для обеспечения безопасности плавания. Заблаговременно указывалось время выхода конвоя, приблизительное время прохождения главных пунктов Терского берега и прибытие к месту передачи каравана эскорту Северного флота. Сроки в каждом ордере были различны, они колебались в зависимости от ледовой обстановки.
Ледовая авиаразведка велась регулярно, независимо от планирования операции. Но после назначения времени выхода вылетали ежедневно, а если было необходимо, то и два раза в сутки.
Звонок. Я взял трубку.
– Капитан Бадигин? Лейтенант Девис, добрый день.
– Здравствуйте, мистер Девис.
– Выход транспортов не отменяется?
– Нет, завтра в шесть утра.
– Очень хорошо… погода стоит хорошая, – лейтенант помолчал немного. – Я сожалею, что у вас нет времени на русскую баню…
– Ах, да! – я вспомнил свое обещание. Посмотрел на часы – около одиннадцати. – Мистер Девис, позвоните мне через десять минут.
Отбой, и я тут же набрал номер Виталия Мещерина.
– Мещерин слушает.
– Виталий, ты что, забыл свое приглашение?
– Костя? Это насчет баньки?!
– Если приеду к тебе ровно в тринадцать, успеешь поднять пары?
– Успею, в самый раз.
– Учти, со мной английский офицер связи, хороший парень, хочет испытать, что такое русская баня.
– Надо побольше пара?!
– Догадался. А после баньки чаек у самовара. Понял?
– Жду.
Как я уже говорил, Виталий Дмитриевич работал директором судостроительной верфи. Верфь была маленькая, суда выпускала тоже маленькие, деревянные. Баню Мещерин построил недавно и хвалился, что подобной нигде нет. В Архангельске баня в большом почете. Вряд ли в другом городе любят так попариться, как в Архангельске.
Ровно через десять минут позвонил Девис, и мы договорились о встрече.
Сегодня, видать, день был какой-то особенный. Не успел я положить трубку, как секретарша Антонина Кузьминична привела в кабинет военного матроса.
– Николай Сергеевич, – не сразу узнал я похудевшего Шарыпова, – какими судьбами?!
– Из госпиталя.
