других организмов. В результате такого ветвления возникало огромное разнообразие животных и растений, так поражающее нас сегодня[106].
“Возможное и действительное”
Франсуа Жакоб
Первое издание: “Пантеон букс”, 1982, стр. 20
Другая ветвь, именуемая животными, развила способность использовать биохимические возможности растений: либо напрямую, поедая их, либо косвенно, поедая других животных. Обе ветви находили все новые способы жить во все более разнообразных условиях окружающей среды. Появлялись новые ветви и веточки, каждая из которых обретала способность жить в определенной среде: в море, на земле, в воздухе, на полюсах, в горячих источниках, в других организмах. Такое ступенчатое ветвление за миллиарды лет породило то невероятное разнообразие и те приспособления, которые потрясают нас в живом мире сегодня.
За ужином после дебатов я сидел напротив Роджера Скрутона, с которым раньше не встречался, и был покорен его спокойным обаянием. К нам среди прочих присоединился Мартин Эмис, и я наслаждался, наблюдая шутливую перепалку между Мартином и Кристофером о том, кто больший поклонник Лаллы (которая сидела между ними) в сериале “Доктор Кто”.
Кажется, я был последним, кто брал у Кристофера Хитченса официальное интервью. В 2011 году меня пригласили редактировать двойной рождественский выпуск журнала New Statesman, и я включил туда в том числе и сокращенную расшифровку собственного длинного интервью с Кристофером. Оно состоялось 7 октября 2011 года в Хьюстоне, Техас, где Кристофер проходил лечение от рака по новой методике. Им с женой на время отдали огромный красивый дом, хозяева которого уехали за границу. Туда меня пригласили на ужин, вместе с Мэтью Чепменом – обаятельным писателем и режиссером (а также правнуком Дарвина). Кристофер был чудесным хозяином – остроумным, очаровательным, заботливым, – хотя и не мог есть из-за болезни.
Перед ужином мы с Кристофером сели за стол в саду и побеседовали для журнала New Statesman. Я так боялся пропустить что-то из его слов, что задействовал целых три диктофона. Все они сработали, и мое изложение интервью можно найти в интернете. Приведу здесь лишь короткий диалог, который много значил для меня – и до сих пор приносит утешение, когда у меня опускаются руки:
РД: Одна из моих главных претензий к религии – в том, как на детей вешают ярлыки: “ребенок-католик”, “ребенок-мусульманин”. Я довольно много занудствую по этому поводу.
КХ: Никогда не бойтесь предъявлять это обвинение, и не бойтесь своей напористости.
РД: Я это запомню.
КХ: Если бы я был напорист – это бы не имело особого значения: я наемный писака, я лью воду на собственную мельницу. А вы многого добились в своей научной области. Вы просветили множество людей – этого никто не отрицает, даже ваши злейшие враги. Вы видите, как вашу научную область пытаются дискредитировать и вытеснить. Напористость – это меньшее, чем вы можете ответить… Вашим коллегам должно быть стыдно, что они не встают строем со словами: “Мы будем защищать своих коллег от этих отвратительных нападок на истину”.
Он вернулся к этому аргументу в своей последней колонке для журнала Free Inquiry, опубликованной посмертно под названием “В защиту Ричарда Докинза”[107].
На следующий день после интервью для New Statesman мы с Кристофером отправились на Техасский съезд свободомыслия, где на вечернем банкете я должен был вручить ему премию Ричарда Докинза от имени Американского альянса атеистов. Эта ежегодная премия вручалась уже двенадцать раз[108]: в 2003 году ее получил Джеймс Рэнди, за ним последовали Энн Друян, Пенн и Теллер (совместная премия), Джулия Суини, Дэниел Деннет, Айаан Хирси Али, Билл Мейхер, Сьюзен Джейкоби, Кристофер Хитченс, Юджини Скотт, Стивен Пинкер и, совсем недавно, Ребекка Гольдштейн. Кристофер не мог ужинать из-за болезни, поэтому он появился в конце, и его встретили бурными аплодисментами, от которых у меня слезы навернулись на глаза. Затем я произнес речь, Кристофер взобрался на помост – вновь под бурные аплодисменты, – и я вручил ему премию. Его благодарственная речь была проявлением невероятной силы – и тем сильнее от горького понимания, что его прекрасный голос угасает, как и его жизнь. Он импровизировал, а я свою речь написал заранее: приведу здесь ее начало и конец в память о нем[109].
Сегодня я призван почтить человека, чье имя в истории нашего движения встанет в один ряд с именами Бертрана Рассела, Роберта Ингерсолла, Томаса Пейна, Дэвида Юма.
Это писатель и оратор с неподражаемым стилем: его словарный запас и арсенал литературных и исторических аллюзий шире, чем у всех, кого я знаю. А я живу в Оксфорде, нашей с ним альма-матер.
Это читатель, круг чтения которого столь глубок и всеохватен, что он заслуживает чопорного звания “ученый муж” – правда, Кристофер наименее чопорный из всех ученых мужей, с кем вы столкнетесь.
Это спорщик, который в состоянии вышибить дух из незадачливой жертвы, но сделает это с изяществом, которое не просто обезоружит, но и распотрошит. Он ни в коем случае не относится к (столь многочисленным) сторонникам точки зрения, что побеждает в споре тот, кто кричит громче. Его оппоненты могут кричать и визжать, и это иногда случается. Но Хитчу крик не нужен <… >.
Хоть он и не ученый и не претендует на это, он понимает значимость науки в прогрессе нашего вида и в разрушении религии и суеверий: “Скажем прямо. Религия родом из того периода человеческой истории, когда никто – даже великий Демокрит, умозаключивший, что вся материя состоит из атомов, – не имел ни малейшего представления об устройстве мира. Религия родом из нашего младенчества, полного страха и плача. Она была нашей детской попыткой удовлетворить врожденную тягу к знанию (а также потребность в утешении и ободрении и другие детские нужды). Даже наименее образованные из моих детей знают о природе вещей больше, чем кто-либо из основателей религий… ”[110]
Он всем нам дарит вдохновение, энергию, надежду. Мы болеем за него почти каждый день. Благодаря ему даже возникло новое слово – hitchslap, “пощечина Хитча”[111]. Мы восхищаемся не только его интеллектом – мы восхищаемся его боевым духом, его отказом идти на низменные компромиссы, его прямотой, его неукротимым мужеством, его беспощадной честностью.
И то, как он смело смотрит прямо в глаза своей болезни, воплощает некоторые его доводы против религии. Оставим верующих скулить и хныкать в страхе смерти у ног воображаемого божества, оставим их проводить всю жизнь в отрицании смерти. Хитч смотрит ей прямо в глаза:
